Глава 4. ДРЕВНЯЯ ЕВРОПА И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА

Л.С.Баюн

Ранняя этническая история народов Европы относится к проблемам, вызывающим оживленные дискуссии. Вопрос о том, что представляло собой население Европы в эпоху энеолита и бронзы, связан с проблемой формирования индоевропейской языковой общности и ее локализации.

В индоевропейских языках, распространившихся на территории Европы, обнаруживаются элементы явно неиндоевропейского происхождения. Это так называемая субстратная лексика - реликты исчезнувших языков, вытесненных индоевропейскими языками. Субстрат оставляет следы, иногда весьма заметные, не только в лексике, но и в грамматической структуре диалектов племен, переселившихся на новые места жительства. В последние десятилетия исследованиями Л. А. Гиндина установлено наличие нескольких субстратных слоев на юге Балканского полуострова, островах Эгейского моря. Среди них выделяется эгейский субстрат - конгломерат гетерогенных и разновременных топонимических и ономастических образований. Гораздо более однороден, по мнению исследователей, минойский - язык линейного письма А, бытовавший на Крите уже в III тыс. Отмечено определенное структурное сходство минойского с языками северо-западнокавказского круга, древнейший представитель которых - хаттский - хронологически сопоставим с мйнойскйм.

Несколько хронологически различных субстратных слоев нрослеживается на Апеннинах. Наиболее древний слой имеет, вероятно, иберийско-кавказское происхождение (следы его обнаруживаются на западе полуострова и особенно на о. Сардиния). К более позднему времени М. Паллоттино относит "эгейско-азйанический" субстрат, обнаруживаемый также по всей Эгеиде.

В Западном Средиземноморье выявлен автохтонный субстрат, к которому, вероятно, принадлежал иберийский; для него также допускаются кавказские параллели. Согласно археологическим реконструкциям и некоторым (пока единичным) языковым фактам, можно предположить наличие аналогий, определяемых как прасеверокавказские, и в ряде позднепеолитических культур Карпато-Дунайского района.

Крайний запад Европы до появления там индоевропейцев (приход кельтов в Ирландию датируется второй четвертью I тыс. до н. э.) был заселен народами, по антропологическому типу близкими к средиземноморским; население северных районов Ирландии относилось, как полагают, к эскимоидному типу. Субстратная лексика этого ареала пока не исследована.

На северо-востоке Европы анализ древнейшей гидронимики свидетельствует о наличии в этих районах населения, принадлежащего к финно-угорской семье. Западная граница этого ареала в IV тыс. проходила в Финляндии между реками Торне и Кеми и по Аландским островам. Что касается Центральной Европы - области распространения так называемой древнеевропейской гидронимии,- этноязыковая характеристика этого ареала затруднительна.

Впоследствии на древние местные культуры Европы наслаиваются носители индоевропейских диалектов, постепенно их ассимилируя, однако островки этих древних культур остаются еще на протяжении ранней бронзы. К их материальным следам, сохранившимся до наших дней на территории Европы от Скандинавии до Средиземноморья, относят, в частности, особые мегалитические сооружения - дольмены, кромлехи, менгиры, предположительно имевшие культовое назначение.

В историческое время индоевропейские народы и языки постепенно распространяются на обширнейшей территории от крайнего запада Европы до Индостана; очевидно, что по мере продвижения в глубь истории мы подойдем к периоду их существования в некоторой территориально более ограниченной области, которая условно определяется как индоевропейская прародина. Со времени возникновения индоевропеистики в первой половине XIX в. вопрос о прародине индоевропейцев неоднократно оказывался в центре внимания исследователей, оперировавших, помимо языкового материала, данными тех смежных наук, которые в соответствующий период достигали необходимого уровня развития, в частности археологии и антропологии.

Первые исследователи (середина прошлого столетия), опиравшиеся в своих построениях на языковые свидетельства и ранние письменные источники, помещали прародину индоевропейцев на Востоке. А. Пикте таким местом считал древнюю Бактрию - район между Гиндукушем, Оксом (Амударьей) и Каспийским морем. Идею азиатской прародины индоевропейцев поддерживали В. Хен, Г. Киперт, И. Мур. Последний исследовал древнеиндийские тексты, показывающие особое отношение индоарийцев к зиме и к народам, живущим на севере - по ту сторону Гималаев (т. е. в Центральной Азии):

Р. Лэтэм был первым, кто высказался против азиатской прародины индоевропейцев (60-е годы XIX в.). По убеждению Лэтэма, ее следовало искать там, где в историческое время засвидетельствовано большинство индоевропейских языков, т. е. в Европе. Его поддержал В. Бенфеп, согласно которому против восточной прародины говорит тот факт, что не обнаружены общеиндоевропейские названия тигра, верблюда, льва (хотя уже тогда было очевидно, что аргументация, основанная на отсутствии, возможно случайном, в языках какого-то обозначения" не может считаться решающей).

Теория европейской прародины была положительно воспринята археологами и антропологами. Л. Линденшмит, как и Бенфей, исходил из того, что обозначения общеиндоевропейской фауны не имеют восточного характера. Более того, он считал, что главное направление движения индоевропейцев - на восток и юг как в доисторическое время, так и в историческое.

Согласно точке зрения Ф. Шпигеля, Восточная Европа от 45╟ широты по своим климатическим условиям наиболее благоприятна для роста населения и, как бы мы сейчас сказали, для демографических скачков. Заслугой Шпигеля было то, что он впервые высказал положение о существовании пограничных зон, зон контактов, где происходит как "втягивание" в свою массу других народов, так и распространение наряду с элементами материальной культуры также и языковых явлений, воззрений и других проявлений культуры духовной.

В это же время (вторая половина XIX в.) ввтдвигается гипотеза о том, что прародина индоевропейцев - на юго-востоке Европы, в областях к северу от Черного моря, от устья Дуная до Каспийского моря (Бенфей, Хоммель).

Таким образом, На протяжении всей второй половины XIX в. выдвигались многочисленные гипотезы относительно этнического состава отдельных областей древнейшей Европы и места в ней индоевропейцев. С расцветом археологии, казалось, появились предпосылки для расширения научной базы индоевропейских исследований. Тем не менее до последних десятилетий положительные результаты были минимальны. Основным методологическим недостатком выдвигавшихся гипотез и создаваемых на их основе концепций был следующий: обычно выбирался какой-то отдельный признак (например, керамика или антропологический тип), который определялся как специфически индоевропейский, и те культуры, где этот признак присутствовал, также объявлялись индоевропейскими. Совершенно очевидно, что такие "теории" не могли не наталкиваться на серьезные трудности. Так, например, с начала XX в. шнуровая керамика стала считаться неотъемлемым признаком "индоевропеизма", и соответственно все культуры, в которых она обнаруживалась, тут же причислялись к индоевропейским; при этом оставалось неясным, что делать, к примеру, с культурами Эгеиды, где с раннего неолита распространены крашеные сосуды; традиции расписной керамики удерживаются здесь до позднего времени, когда индоевропейская принадлежность соответствующих народов уже не вызывает сомнений. С другой стороны, археологи отмечали, что расписная керамика является одним из главным признаков переднеазиатских культур, носители которых говорили на языках, генетически не родственных, в том числе и индоевропейских (хетты, шумеры и др.).

Уже в предвоенный период и в 40-е годы все более решительно стало высказываться мнение об отсутствии прямолинейной связи между археологической культурой, антропологическим типом и конкретным этносом. Справедливо отмечалось, что археологические культуры, начиная по крайней мере с энеолита, полиэтничны; более того, отрицалось наличие причинной связи между языком и физическим типом, физическим типом и культурой и т. п. Указывалось, что каждый из перечисленных признаков имеет самостоятельную историю и пути становления, обычно не совпадающие у различных этнических коллективов, и единственное, что можно с уверенностью утверждать, - это то, что племенам, говорившим на индоевропейских языках, не были чужды, например, традиции культур шнуровой керамики или шаровидных амфор.

Перелом в подходе к индоевропейской проблематике наметился в конце 50-х - начале 60-х годов, когда расширенное изучение как археологии Центральной и Восточной Европы и прилежащих областей, так и соотношений между индоевропейской языковой семьей и другими семьями и многочисленные смежные исследования привели к выработке новых методологических основ для решения проблемы локализации прародины индоевропейцев. В свою очередь, насчитывающее более чем полуторавековую историю сравнительно-историческое изучение индоевропейской лексики и древнейших письменных источников позволило выявить древнейшие слои словарного фонда, характеризующие социальный уровень индоевропейцев, их экономику, географическую среду, бытовые реалии, культуру, религию. По мере совершенствования процедуры анализа степень достоверности реконструкций повышается. Этому же должны способствовать и более тесные контакты индоевропеистики со смежными дисциплинами - археологией, палеогеографией, палеозоологией и др.В качестве иллюстрации необходимости такого сотрудничества приведем один хорошо известный пример. Для ведийск. asi-, авест. ahhu- "(железный) меч" реконструируется исходная форма *nsis с тем же значением. Однако данные археологии свидетельствуют о том, что эта восстановленная форма не является ни общеиндоевропейской, ни даже индоиранской, так как распространение железа в качестве материала для оружия датируется временем не ранее IX-VIII вв., когда не только индоевропейского, но и индоиранского единства уже давно не существовало. Поэтому более вероятна семантическая реконструкция данной основы как "оружие (меч?) из меди/бронзы".

В последние десятилетия удалось достичь относительного единства взглядов на хронологические границы общеиндоевропейского периода, который относится к V-IV тыс. IV тысячелетие (или, как считают некоторые, рубеж IV и III тыс.) было, вероятно, временем начала расхождения отдельных индоевропейских диалектных групп. Принципиальное значение в решении этих проблем имели факты, полученные путем анализа лингвистических данных, на отдельных аспектах которого целесообразно остановиться подробнее.

В настоящее время общепризнано, что языковые свидетельства могут и должны быть использованы в исторических реконструкциях, так как язык является в широком смысле выразителем культуры его носителей. В первую очередь это касается лексики рассматриваемых языков. Сравнительно-историческое языкознание выработало процедуру реконструкции, которая позволяет определить, восходит ли данная словарная единица к общеиндоевропейской эпохе или ко времени обособленного существования той или иной диалектной группы.

Какой материал предоставляет для проблемы индоевропейской прародины анализ исторически засвидетельствованной лексики?

Для общеиндоевропейского восстанавливается достаточно разветвленная терминология, связанная со скотоводством и включающая обозначения основных домашних животных, нередко дифференцированные по полу и возрасту: *houi- "овца, баран" (наличие общих слов со значением "шерсть" *hul-n-, "чесать шерсть" - *kes-/*pek- предполагает, что речь идет о домашней овце), *qog- "коза", *guou- "бык, корова", *uit-l-/s- "теленок", *ekuo- "конь, лошадь", *su- "свинья", *porko- "поросенок". В индоевропейских языках широко распространен глагол *pah- "охранять (скот), пасти", Из продуктов питания, связанных с разведением скота, следует назвать *mems-o- "мясо", *kreu-"сырое мясо"; название "молока" ограничено отдельными ареалами (его отсутствие в части древних индоевропейских диалектов объясняется исследователями табуированием обозначения "молока", которое в представлениях древних индоевропейцев было связано с магической сферой), с другой стороны, интересно отметить некоторые общие обозначения продуктов переработки молока, например: *sur-,*s.ro- "свернувшееся молоко; сыр".

К общим земледельческим терминам относятся обозначения действий и орудий обработки земли и сельскохозяйственных продуктов: *har- "обрабатывать землю, пахать", *seH(i)- "сеять", *mеl- "молоть", *serp- "серп", *mеН- "созревать, собирать урожай", *pe(i)s- "толочь, измельчать (зерно)". Из общих наименований культурных растений надо назвать *ieuo- "ячмень", *Had- "зерно", *pur- "пшеница", *lino- "лен", *uo/eino- "виноград, вино", *(s)amlu- "яблоко" и др.

Общеиндоевропейские обозначения экологических условий и представителей растительного мира: ^Hegr- "гора, вершина", *kel- "возвышенность, холм", *hap- "река, поток", *tek- "течь, бежать", *seu-/*su- "дождь", *(s)neigh- "снег", *gheim- "зима", *tep- "жара, тепло"; наряду с общим названием "дерева" *de/oru- выделяются следующие виды: *bhergh- "береза", *bhaHgo- "бук", *perk-u- "дуб", *e/oi- "тис", *(s)grobho- "граб" и др.

Индоевропейская фауна представлена следующими общими наименованиями: *hrtko- "медведь", *ulko-/*lp- "волк", *1еu- "лев", *ulopek- "лиса, шакал", *el(e)n-/*elk- "олень; лось", *leuk- "рысь", *eghi-(*oghi-, *anghi-) "змея",; *mus- "мышь", *he/or- "орел", *ger- "журавль", *ghans- "водяная птица, гусь, лебедь", *dhghu- "рыба", *karkar- "краб" и др.

С кругом представлений о колесном транспорте связаны общеиндоевропейские обозначения *ke/ol-, *ke/oklo- "колесо; колесная повозка"), *rot(h)o- "колесо; колесница", *his-/*hois- "дышло", *iugom- "ярмо", *dhur- "запрягать", *uegh- "ехать, возить", *iaH- "ездить в повозке". Для хронологической соотнесенности комплекса данных о колесном транспорте очень важно восстановленное индоевропейское название металла *(H)aio-, который мог использоваться наряду с деревом при изготовлении повозок. Что же касается таких металлов, как золото, серебро, железо, то, хотя общеиндоевропейские формы их отсутствуют, не следует понимать буквально слова О. Шрадера о том, что "индоевропейцы до своего разъединения не знали ни одного металла, кроме меди". Знакомство индоевропейцев, как и других народов, с металлами началось задолго до возникновения металлургии. Среди металлов, известных с глубокой древности, были и золото, и медь, и железо (метеоритное). Отношение к металлам на ранней стадии имело скорее эстетический и сакральный, чем утилитарный характер, поэтому столь часты обозначения золота, серебра как "блестящего", "сияющего".

В связи с металлами надо коснуться вопроса о названиях различных видов оружия. По литературе (особенно прошлых десятилетий) может сложиться представление, что индоевропейский воин был вооружен не хуже средневекового рыцаря, что у него были железные меч и копье, лук, стрелы, щит и многое другое. Однако несмотря на то что война, судя по общеиндоевропейской военной терминологии была одним из важных видов деятельности древних индоевропейцев, данные об оружии трудно свести к общему источнику (в отличие от таких понятий, как "ранить", "убивать" и др.,). Некоторые из восстановленных форм ограничены каким-то одним ареалом, обозначения других нередко возникают в результате метафорического переноса. Объяснение нестабильности древней лексики, обозначающей виды оружия, исследователи видят в частой замене его названий, связанной с изменением технологии производства. В любом случае, восстанавливая то или иное обозначение оружия, следует соотносить полученные результаты с тем, что известно из истории металлов для ограниченной хронологически и территориально этнической общности.

Существенно, что для индоевропейцев реконструируется лексика, связанная с передвижениями по водным путям: *nаHu- "лодка, судно", *rH- "плыть, грести", *рleu-"плыть (на судне)". Предметы, связанные с этим кругом понятий, не засвидетельствованы археологически, но это и не удивительно, так как для сохранения деревянных предметов нужны особые условия.

Таковы основные языковые факты, которые могут быть использованы для характеристики экологической среды обитания древних индоевропейцев, их экономического уклада, материального быта. Представляют большой интерес, хотя непосредственно и не связаны с проблемой прародины, исследования индоевропейской социальной организации, семейных отношений, религиозных и правовых установлений.

Одним из наиболее существенных аспектов индоевропейской проблемы является вопрос об абсолютной хронологии процессов, происходивших в дописьменную эпоху. Расхождения в определении хронологических границ индоевропейского единства, как и периода членения индоевропейской общности и выделения отдельных диалектных групп, достигают порой в разных построениях одного-двух тысячелетий. Именно поэтому особенно важен разработанный в сравнительно-исторической лингвистике метод датировки языковых событий (моментов распада праязыковых общностей), так называемый "метод глоттохронологии, исходящий из факта наличия в языках базисной лексики (включающей такие общечеловеческие понятия, как числительные, части тела, самые общие явления окружающей среды, общечеловеческие состояния или действия), которая, обычно не заимствуясь из одного языка в другой, тем не менее подвержена изменениям, обусловленным внутриязыковыми причинами. Установлено, что за 10 тыс. лет около 15 % исконной лексики заменяется на новую; по мере углубления реконструкции процентное соотношение несколько сдвигается: так, за 2 тыс. лет изменяется около 28% слов основного фонда, за 4 тыс. - около 48% и т. д. Несмотря на реальные трудности, стоящие перед глоттохронологией (например, она не учитывает возможности резких изменений словарного состава языка, более того, надо постоянно иметь в виду, что она будет давать "заниженную" хронологию по мере углубления реконструкции), она может быть использована в расчетах, отчасти сопоставимых с радиоуглеродными датировками в археологии. Создаются предпосылки для соотнесения реконструируемых данных с определенными по месту и времени археологическими комплексами.

Роль лексики в изучении дописьменной истории народов не ограничивается сказанным выше. Наряду с исследованием основного словарного фонда не меньшее значение принадлежит анализу культурной лексики - обозначению предметов и понятий, которые заимствуются при различного рода языковых контактах. Знание закономерностей фонетического развития контактировавших языков дает возможность определить относительную хронологию этих контактов и таким образом сузить вероятные границы их локализации.

Так, известен ряд культурных терминов, общих для индоевропейского (или какой-то части его диалектов), с одной стороны, и семитского или картвельского - с другой. Еще в конце прошлого века были отмечены отдельные индоевропейско-семитские схождения типа индоевропейского *tauro- "(дикий) бык ~ семит. *tawr- "бык"; тогда же была высказана идея о возможной смежности индоевропейской и семитской прародины. К числу контактных слов в рассматриваемых языковых семьях относятся индоевропейское (италийско-германское) *ghaid- "козленок, коза" ~ общесемит. *gadj- "то же" (афразийск. *gdj-), и.-е. ("древнеевропейское") *bhar(s)- "зерно, крупа" ~ общесемит. *bа/urr- "обмолоченное зерно", индоевропейское *medhu- "мед, медовый напиток" ~ семит. *mVtk- "сладкий" и др. Индоевропейско-картвельская контактная лексика включает обозначения животных, представителей растительного мира, а также названия частей тела, некоторых элементарных действий и т. п.: индоевропейское "su- "свинья" ~ картв. *e-sw- "кабан, свинья", и.-е. (диал.) *digh- "коза" ~ картв. *dqa- "коза", и.-е. *dheH- "класть" ~ карта. *d(e)w- "лежать, класть", индоевропейское (диал.) *seks "шесть" ~ картв. *eksw- и многие другие. Надо отметить ряд лексических заимствований в индоевропейские языки из древних языков Передней Азии - шумерского, хаттского, например, индоевропейское *r(e)ud(h)- "руда, медь; красный" ~ шумер. urud, индоевропейское *pars-/*part- "барс, леопард" ~ хатт. ha-pras- "барс" и др. Выявлены также индоевропейские заимствования в языках древней Передней Азии -эламском, хуррито-урартском: индоевропейское *pah-s- "защищать; пасти" ~ элам. baha "защита, защитник", индоевропейское *аg- "вести" ~ хур.-урарт. *ag- "вести", индоевропейское *guhen- "разбивать, поражать" ~ урарт. gunu-se "битва, сражение, война", и.-е. *Hat- "зерно" ~ хатт. kait "зерно; Богиня зерна", хуррит. kad/te "ячмень, зерно" и др. Независимо от направления этих заимствований важен сам факт наличия языковых (а следовательно, и этнических) контактов, препятствующий отождествлению большинства районов Центральной и Западной Европы с индоевропейской прародиной.

В качестве иллюстрации длительных контактов с отдельными группами индоевропейских языков можно привести финно-угорские языки, где наряду с лексикой общеиндоиранского, индоарийского, восточноиранского происхождения обнаружен целый слой протоиранских (по мнению некоторых исследователей, ранних восточноиранских) заимствований, относящихся к скотоводству, земледелию, обозначению орудий, социальной терминологии и т. д., ср. *porsa "свинья", *ога "сверло", *sasar "сестра, невестка" и др. Распад финно-угорского языкового единства датируется временем не позднее середины II тыс. до н. э.; это, следовательно, terminun ante quem для обособления иранской диалектной группы, контактировавшей с финно-уграми где-то в районе Средней Азии.

В вопросах локализации индоевропейской прародины должен учитываться еще один класс лексических единиц - различные географические названия, в первую очередь гидронимы (названия рек), возраст которых нередко может насчитывать несколько тысячелетий. В то же время следует помнить, что наличие на какой-то территории гидронимов той или иной языковой принадлежности еще не исключает возможности более раннего пребывания там других этноязыковых группировок, поэтому ономастическая аргументация приобретает в некотором смысле вспомогательный характер.

О дописьменном периоде индоевропейской истории сохраняют косвенные свидетельства и другие языковые уровни. Знание фонетических закономерностей и установление грамматических изоглосс позволяют проследить последовательное выделение диалектных групп из некоторой общности: параллельное языковое развитие, наблюдаемое в группе выделившихся диалектов, указывает на вхождение их в относительно замкнутую зону и пребывание в ней в течение определенного времени. Учет фонетических изменений принципиально важен и при анализе заимствований (это единственный способ определить характер последних - общеиндоевропейский, или индоиранский, или восточноиранский и т. д.), и для выявления языковых союзов.

Таковы основные особенности лингвистического материала как источника для реконструкции истории и методы его обработки.

В настоящее время множество точек зрения но индоевропейской проблематике группируется вокруг нескольких основных гипотез, локализующих прародину индоевропейцев соответственно в Балкано-Карпатском регионе, в евразийских степях, на территории Передней Азии, в так называемой циркумпонтийской зоне.

Культуры Балкано-Карпатского региона с глубокой древности отличались яркостью и самобытностью. Этот район вместе с Малой Азией образовывал одну географическую зону, в которой в VII-VI тыс. шла "неолитическая революция": впервые на Европейском континенте население здесь перешло от присваивающих форм хозяйства к производящим. Следующей ступенью исторического развития было открытие свойств меди; уровень металлургического производства в V-IV тыс. был в этом районе очень высоким и, возможно, не имел себе равных в то время ни в Анатолии, ни в Иране, ни в Месопотамии. Балкано-карпатские культуры этого периода, по мнению сторонников гипотезы балканской прародины (В. Георгиев, И. М. Дьяконов и др.), генетически связаны с раннеземледельческими культурами неолита. Именно в этом регионе, согласно данной гипотезе, должны были обитать древнейшие индоевропейцы. Принятие этой гипотезы как будто снимает некоторые историко-хронологические и лингвистические проблемы. Например, для большинства индоевропейских диалектов значительно сокращается расстояние, которое их носители должны были преодолеть до исторических мест обитания; предлагается несколько иная картина диалектного членения индоевропейского единства, находящаяся в русле классических представлений.

При этом встают, однако, гораздо более серьезные трудности. Прежде всего необходимо учитывать выявленную археологически ориентацию движения древнебалканских культур, которая шла в южном направлении. Продолжение древнебалканских культур IV тыс. обнаруживается на юге Балкан и в Эгеиде, на Крите и Кикладах, но не в восточном направлении, куда должны были, согласно этой гипотезе, перемещаться отдельные группы индоевропейцев. Нет свидетельств и движения этих культур на запад Европейского континента, который начинает "индоевропеизироваться" не ранее II тыс. до н. э. Поэтому в рамках балканской гипотезы остается неясным, где находились носители индоевропейских диалектов после значительных этнокультурных сдвигов в Центральной и Восточной Европе IV-III тыс.

Трудности хронологического и культурно-исторического характера, связанные с принятием балканской гипотезы, усугубляются лингвистическими проблемами. Сведения о природных условиях, элементах общественного строя, экономического уклада, системы мировоззрения, которые восстанавливаются для древнейшего индоевропейского периода, не укладываются в набор признаков, характеризующих центральноевропейские земледельческие культуры. Показательно и то, что гипотеза балкано-карпатской прародины индоевропейцев не в состоянии объяснить, где и когда могли происходить их длительные контакты с другими языковыми семьями (картвельской, северокавказской, семитской и др.), сопровождавшиеся заимствованием культурной лексики, формированием языковых союзов и т. д. Наконец, локализация индоевропейской прародины на Балканах воздвигла бы дополнительные, трудности перед теорией ностратического родства, по которой ряд языковых семей Старого Света - индоевропейская, картвельская, дравидинская, уральская, алтайская, афразийская - восходят к одной макросемье. По историко-лингвистическим сообряжениям время распада ностратической языковой общности, локализуемой на северо-востоке Африки и в Передней Азии, относится к XII - XI тыс. Несмотря на гипотетичность многих частных вопросов ностратической теории, ее нельзя не учитывать в реконструкциях хронологически более поздних периодов соответствующих языковых семей.

Согласно другой гипотезе (Т. В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванов и др.), областью первоначального расселения индоевропейцев был район в пределах Восточной Анатолии, Южного Кавказа и Северной Месопотамии V-IV тыс. Для доказательства этой гипотезы привлекаются аргументы палеогеографии, археологии (непрерывность развития местных анатолийских культур на протяжении всего III тыс.), данные палеозоологии, палеоботаники, лингвистики (последовательность разделения индоевропейской диалектной общности, заимствования из отдельных индоевропейских языков или их групп в неиндоевропейские языки и обратно и др.).

Лингвистическая аргументация данной гипотезы основана на строгом использовании сравнительно-исторического метода и основных положений теории языковых заимствований, хотя и вызывает возражения оппонентов по некоторым частным вопросам. Очень важно подчеркнуть, что индоевропейские миграции рассматриваются согласно этой концепции не как тотальная этническая "экспансия", но как движение в первую очередь самих индоевропейских диалектов вместе с определенной частью населения, наслаивающегося на различные этносы и передающего им свой язык. Последнее положение методологически очень важно, так как показывает несостоятельность гипотез, опирающихся в первую очередь на антропологические критерии при этнолингвистической атрибуции археологических культур. В целом, несмотря на то что рассматриваемая гипотеза требует уточнения по ряду археологических, культурно-исторических и лингвистических вопросов, можно констатировать, что выделение ареала от Балкан до Ирана и восточнее как территории, на определенной части которой может быть локализована индоевропейская прародина, пока не встретило опровержений принципиального порядка.

Проблема распада общеиндоевропейского единства и расхождения индоевропейских диалектов получила наиболее основательную разработку (несмотря на дискуссионность ряда моментов) в рамках данной концепции, поэтому на них следует остановиться особо. Начало миграций индоевропейских племен относится по этой гипотезе к периоду не позднее IV тыс. Первой языковой общностью, выделившейся из индоевропейской, считается анатолийская. О первоначальном, более восточном и северо-восточном расположении носителей анатолийских языков по отношению к историческим местам их обитания свидетельствуют двусторонние заимствования, обнаруживаемые в анатолийских и кавказских языках. Выделение греко-армяно-арийского единства следует за обособлением анатолийцев, причем арийский диалектный ареал предположительно отделяется еще в пределах общеиндоевропейского. Впоследствии греческий (через Малую Азию) попадает на острова Эгейского моря и в материковую Грецию, наслаиваясь на неиндоевропейский "эгейский" субстрат, включающий различные автохтонные языки; индоарийцы, часть иранцев и тохары движутся в разное время в (северо-) восточном направлении (для индоарийцев допускается возможность продвижения в Северное Причерноморье через Кавказ), тогда как носители "древнеевропейских" диалектов через Среднюю Азию и Поволжье перемещаются на запад, в историческую Европу. Таким образом, допускается существование промежуточных территорий, где оседали, вливаясь в местные популяции повторными волнами, вновь прибывающие группы населения, позднее заселившие более западные области Европы. Для "древнеевропейских" языков общим исходным (хотя и вторичным) ареалом считаются область Северного Причерноморья и приволжские степи. Этим объясняется индоевропейский характер гидронимии Северного Причерноморья, сопоставимой с западноевропейской (отсутствие более восточных следов индоевропейцев может быть вызвано недостаточной изученностью древнейшей гидронимии Поволжья и Средней Азии), и наличие большого пласта контактной лексики в финно-угорских, енисейских и других языках.

Территория, где предполагается локализация вторичной языковой общности изначально родственных индоевропейских диалектов,, занимает центральное место в третьей гипотезе индоевропейской прародины, разделяемой многими исследователями, как. археологами, так и лингвистами.

Район Поволжья относится к числу хорошо изученных археологически и описанных в ряде авторитетных исследований (К. Ф. Смирнов, Е. Е. Кузьмина, Н. Я. Мерперт). Установлено, что на рубеже IV - III тыс. в Поволжье распространилась ямная культурная общность. В нее входили подвижные скотоводческие племена, осваивавшие степи и широко контактировавшие с инокультурными территориями. Эти контакты выражались в обмене, вторжениях на соседние территории, оседании части древнеямных племен на пограничье территорий раннеземледельческих центров. Археологически отмечаются очень ранние связи степных племен с Югом и Юго-Востоком, не отрицается возможность передвижений значительных групп населения в степь из районов Кавказа и Прикаспия.

Западное направление экспансии ямных культур постулируется в ряде работ, исследующих трансформацию центральноевропейских культур с конца IV - начала III тыс. и причины, вызвавшие ее (М. Гимбутас, Е. Н. Черных). Изменения, происходящие в ареале древних европейских земледельческих культур, по мнению ряда исследователей, затронули экономический уклад (резкое возрастание удельного веса животноводства по сравнению с земледелием), тип жилища и поселения, элементы культа, физический тип населения, причем наблюдается уменьшение этнокультурных сдвигов по мере продвижения на северо-запад Европы.

Основные возражения, которые адресуются данной гипотезе, обусловлены тем, что с самого начала она разрабатывалась как концепция сугубо археологическая. Передвижения индоевропейцев, согласно некоторым таким построениям, выглядят как миграции целых культур; для оправдания таких миграций приводится множество аргументов как экономического, так и этнокультурного характера. При этом в стороне остается тот чрезвычайно важный факт, что в проблеме локализации древнейшего ареала расселения индоевропейцев первостепенная роль принадлежит языковым и сравнительным историко-филологическим данным, и только лингвистическими методами можно надежно установить этноязыковую принадлежность населения определенной археологической культуры. Например, языковые свидетельства не позволяют отождествить древнее население степной полосы Средней Азии, в частности носителей андроновской культуры, с индоиранцами, - хотя такая точка зрения существует, но она оставляет без объяснения наличие индоарийских элементов в Причерноморье и Передней Азии. Данные хронологии (III тыс.), а также внешних контактов индоевропейских языков с другими языковыми семьями позволяют соотнести ареал древнеямной культурной общности с "вторичным" ареалом расселения индоевропейцев. Именно эти территории, а не более юго-восточные или западные являются, по мнению специалистов, местом обособления индоиранской диалектной общности ("прародиной" индоиранцев). Существенно, что реконструируемая по лингвистическим данным картина хозяйства и быта индоиранцев на прародине среди археологических культур Старого Света соотносится только с материалами степных культур Евразии (Е. Е. Кузьмина, К. Ф. Смирнов, Г. М. Бонгард-Левин, Э, А. Грантовский).

Принципиально иной подход к определению индоевропейской прародины представлен концепцией так называемой циркумпонтийской зоны, активно разрабатываемой в последнее десятилетие. Согласно выдвигаемой идее глубокие этнокультурные сдвиги в развитии Балкано-Дунайского района во второй половине IV тыс. шли параллельно с появлением новой системы культур, минимально связанной с предшествующими. Отмечены сложные исторические, а в отдельных случаях и генетические связи этой системы с такими культурными общностями, как культуры шнуровой керамики, шаровидных амфор, со скотоводческими культурами каспийско-черноморских степей (Н. Я. Мерперт). Предполагается наличие определенной контактной непрерывности и культурной интеграции не только в области распространения древнеямных культур, но и к югу от Черного моря, где элементы новой системы культур прослеживаются вплоть до Кавказа. На этой огромной территории, по мнению ряда исследователей, мог происходить процесс становления конкретных групп индоевропейцев. Этот процесс был весьма сложен; он включал как разделение первоначально единых групп, так и сближение неродственных групп, втянутых в контактную зону. Распространение близких элементов внутри зоны могло быть обусловлено (наряду с исходным общим импульсом), помимо контактной непрерывности и тесного общения, также и существованием своего рода "передаточной сферы" - подвижных скотоводческих коллективов. Вместе с тем эта область соприкасалась с древнейшими культурными очагами Средиземноморья, Ближнего Востока, что хорошо бы объясняло заимствование культурной лексики вместе с соответствующими реалиями, техническими приемами и т, д.

Интересно отметить, что такой подход к определению индоевропейской прародины находит некоторые аналоги в направлении, называемом "лингвистической географией" (В. Пизани, А. Бартольди и др.). Индоевропейское языковое единство определяется как зона переходных явлений - изоглосс, генетическое родство уступает приоритет вторичному "сродству" (affinite secondaire) - явлениям, обусловленным параллельным развитием в контактирующих диалектах. Индоевропейцы, как считает, например, Пизани,- "это совокупность племен, говоривших на диалектах, входивших в единую систему изоглосс, которую мы называем индоевропейской". Очевидно, что сторонники данного направления вносят определенный (хотя и негативный) вклад в решение индоевропейской проблемы, попросту снимая ее,- ведь если не было, как они полагают, более или менее компактной индоевропейской общности, то и вопрос об индоевропейской прародине лишается смысла. Что касается гипотезы "циркумпонтийской" зоны, то. ее авторы делают все-таки оговорку, что это может быть решением индоевропейской проблемы лишь па определенном хронологическом срезе.

Подводя итоги сказанному, следует отметить, что на настоящем этапе исследований наиболее перспективным решением индоевропейской проблемы представляется следующее. Некоторые области Центральной Европы начиная с эпохи бронзы составляли ареал расселения "древнеевропейских" народов; Балкано-Карпатский регион в этом случае становится "прародиной" для части носителей индоевропейских диалектов. Этому должен был предшествовать период их пребывания на более восточной территории, включающей степи Поволжья и Северное Причерноморье, в составе индоевропейской диалектной общности, куда в это время еще входили индоиранская (или ее часть), тохарская и другие группы (ср. идею о "циркумпонтийской" зоне). "Степная" прародина индоевропейцев, таким образом, будет соотнесена с ареалом, общим для большей части индоевропейских диалектов, с которого происходило движение в центральноевропейские области. Вопрос о том, был ли данный ареал первичной прародиной всех индоевропейцев, или (как, например, показывают на огромном материале авторы переднеазиатской гипотезы) промежуточной областью расселения ("вторичной прародиной") для большинства индоевропейских диалектных групп, необходимо решать в тесной связи с вопросом о древнейших этапах становления и развития целого ряда этноязыковых общностей, обнаруживающих контактную и генетическую близость к индоевропейской.

У истоков сравнительно-исторического изучения индоевропейской мифологии и религии стоят А. Мейе и Ж. Вандриес. Мейе впервые высказал мысль о параллелизме между терминами, обозначающими божество у индоевропейских народов. Он показал, что древнеинд. devah, литовск. devas, древнепрусск. deiws "бог", латинск. divus "божественный" могут быть связаны с индоевропейским корнем "di-e/ow- "день, свет". Мейе не обнаружил общеиндоевропейских терминов для обозначения культа, жрецов, жертвоприношения; он отмечал, что в индоевропейском мире отсутствовали боги как таковые, вместо них выступали "природные и общественные силы". Проблема получила дальнейшее развитие у Вандриеса, который исследовал такие ее аспекты, как круг терминов, связанных с понятием веры (латинск. credo, древнеирланд. cretim, древнеинд. crad и др.), сакрально-административные функции (например, обозначение жреца: латинск. flamen, древнеинд. brahman), конкретные сакральные действия и предметы (священный огонь, обращение к божеству и т. п.). Анализируя соответствующие термины, Вандриес пришел к выводу о существовании религиозных традиций, общих для индоиранских, латинского и кельтских этноязыковых групп. Он указал основную причину, по которой, как он считал, языки, так далеко отстоящие друг от друга, удерживают эти традиции: лишь в Индии и Иране, в Риме и у кельтов (но нигде более в индоевропейском мире) сохранились их носители - коллегии жрецов. Несмотря на ограниченность методологической базы отмеченных исследований, опиравшихся в первую очередь на данные этимологического анализа, они, несомненно, открыли новые перспективы перед исторической мифологией.

Следующим этапом, связанным с общим прогрессом развития филологических наук, был переход от исследования конкретных мифологических единиц к исследованию индоевропейской мифологии как системы, имеющей определенную структуру, отдельные элементы которой находятся в отношениях оппозиции, распределения и т. п. В работах Ж. Дюмезиля, во многом определивших историко-мифологические разыскания последних десятилетий, последовательно проводилась мысль о трехчастной структуре индоевропейской идеологии, соотносимой с представлениями индоевропейцев о человеке, природе, Космосе.

Для обеспечения существования и процветания архаических коллективов было необходимо выполнять три основные функции, сопоставимые с тремя социальными группами, которые условно можно обозначить как "цари"/"жрецы" (олицетворение власти), "воины" (олицетворение силы), "общинники" (обеспечение плодородия). Это соответственно древнеинд. brahman/raja, ksatriya и vaicya (четвертый древнеинд. класс - cudra - первоначально включал автохтонное неиндоевропейское население, которое, по Ригведе, выполняло подчиненные функции относительно первых трех классов), аналогично - авест. aJtarvan/aJravan "жрецы", raJaes-tar "воины-колесничие", vastryo-fsuyant "земледельцы-скотоводы"; у кельтов, судя по "Запискам о Галльской войне" Цезаря и некоторым ирландским текстам христианского периода,- druida "жрецы", fir flatha "военная аристократия, владеющая землей", boairi "свободные общинники, владеющие скотом"; в Риме - триада Юпитер, Марс, Квирин (ср. родственную италийскую традицию: умбрск. Juu-, Mart-, Vofion(o)-). С ней сходна трехчленная структура древнеинд. пантеона: Митра - Варуна (жреческосакральная функция), Индра (военная функция), Наоатья -- Ашвины (хозяйственные функции). Даже у тех индоевропейских народов, где троичное распределение функций отчетливо не выражено, оно, по мнению Дюмезиля и его последователей, может быть, как правило, восстановлено. Так, греческие авторы (Страбон, Платон, Плутарх) подчеркивают функциональный характер ионийских племен, которые согласно традиции связываются с начальным периодом существования Афин: жрецы (или религиозные правители), воины (-охраняющие), пахари/ремесленники. Эти различные типы жизнедеятельности (образы жизни, Rioi) находят отражение в трех классах идеальной республики Платона.

Несмотря на некоторую искусственность и жесткие рамки ряда построений Дюмезиля, они знаменовали собой поворот к изучению индоевропейской мифологии и ритуалов как знаковых систем - подход, перспективность которого стала особенно очевидна в последние десятилетия. Многочисленные работы западных и советских исследователей, посвященные анализу индоевропейских культовых систем и ритуально-мифологических мотивов, позволили выявить наиболее архаичные пласты представлений, характеризующих мировоззрение древних индоевропейцев.

К числу центральных индоевропейских мифологических мотивов относится мотив единства неба-земли как прародителей всего сущего; во многих индоевропейских традициях наблюдается связь названия человека и обозначения земли (литовск. zmones "люди" < zeme "земля", латинск. homo "человек", humus "почва"), которая находит типологическое соответствие в мотиве происхождения человека из глины, распространенном в мифологиях Ближнего Востока.

Важное место в индоевропейской системе представлений занимает идея близнечности, отраженная уже в мотиве первоначальной неразделенноCNB земли и неба. Во всех индоевропейских традициях прослеживается связь божественных близнецов с культом коня (Диоскуры, Ашвины и др.). С идеей близнечности связан мотив инцеста близнецов, присутствующий в древнейших индоевропейских мифологиях (хеттской, древнеиндийской, балтийской и др.) и имеющий определенные типологические параллели (хотя и социально обусловленные) в высших слоях некоторых древневосточных обществ.

Центральный образ индоевропейской мифологии - громовержец (древнеинд. Parjanya-, хеттск. Pirua-, славянск. Perunъ, литовск. Perkunas и др.), находящийся "наверху" (отсюда связь его имени с названием скалы, горы) и вступающий в единоборство с противником, представляющим "низ",- он обычно находится под деревом, горой и т. д. Чаще всего противник громовержца предстает в виде змееподобного существа, соотносимого с нижним миром, хаотическим и враждебным человеку. В то же время важно отметить, что существа нижнего мира также символизируют плодородие, богатство, жизненную силу. Ряд индоевропейских мифологических мотивов (сотворение вселенной из хаоса, мифы, связанные с первым культурным героем, различение языка богов и людей, определенная последовательность в смене поколений богов и др.) находит параллели в древневосточных мифологиях, что может объясняться древнейшими контактами индоевропейцев с народами Ближнего Востока.

Дуальная социальная организация древнего индоевропейского общества оказывала прямое воздействие на формирование структуры духовных понятий и мифологической картины мира. Установлено, что основные индоевропейские мифологические мотивы (боги старые и новые, близнечный культ, инцест и т. п.) и ритуально значимые противопоставления (верх-низ, правый-левый, закат-восход и др.), основанные на принципе двоичности, носят универсальный характер и обнаруживаются в различных неродственных традициях, связанных с определенной ступенью общественного развития, несомненно более ранней, чем та, которая отражена в реконструкциях Дюмезиля и его школы. Отсутствие классических индоевропейских троичных распределений в анатолийском ареале, в целом испытавшем сильное влияние древневосточных культур (ср. также отчасти греческий), делает возможным соотнесение двух различных систем представлений с хронологически различными периодами существования индоевропейской диалектной общности.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]