Червленый Яр

А. А. Шенников

Глава 4. Общие вопросы истории Червленого Яра и соседних районов

Происхождение Червленого Яра

Мы показали, что Червленый Яр, по имеющимся источникам, появился на исторической сцене в конце XIII в., но что первое объединение кыпчакских и славянских общин на хоперско-донском междуречье могло возникнуть еще в половецкую эпоху.

Известные по археологическим данным поселения славян-северян (роменско-боршевская археологическая культура) в районе устья Воронежа, располагавшиеся по правым берегам Дона и нижнего течения Воронежа, существовали в VIII √ IX вв., но затем, по-видимому, исчезли (вероятно, славян вытеснили печенеги, проходившие через этот район в ходе их переселения из Азии в Причерноморье). Новое появление здесь славян следует датировать, видимо, XII в. √ это были те носители черниговской топонимики, которые тогда же появились и в районе Карасу, переименованного ими в Елец. Самый факт их проникновения в глубину Половецкой земли достаточно ясно говорит об отсутствии какого-либо антагонизма и несовместимости между восточными славянами и половцами, и более чем вероятно, что это проникновение осуществлялось именно на основе описанного выше хозяйственного симбиоза: половцы, кочевавшие по степным междуречьям со своими стадами, не возражали против поселения в приречных лесах удобных и выгодных соседей.

Представляется наиболее вероятным, что именно тогда, в XII в., из района устья Воронежа началось и дальнейшее продвижение славян на юго-восток, вниз по Дону, по его приречной лесной полосе. Во всяком случае вряд ли это могло начаться позже, поскольку к концу XIII в. славяне оказались уже на Хопре и Вороне. Возможно, что первым славянским поселением на хоперско-донском междуречье было именно поселение на крайней северо-западной точке междуречья, при устье Воронежа, получившее название Червленый Яр по красному глинистому обрыву холма, на котором оно стояло, √ именно Червленый или Чермный, но еще не Красный и не Червонный, так как это происходило до размежевания русского и украинского языков. Отсюда переселенцы и понесли это название вниз по Дону и потом вверх по Хопру, присваивая его каждому новому поселению в приречной лесной полосе по обычаю всех переселенцев мира, распространяющих таким путем топонимику своей родины.

Вероятно, вначале каждая новая славянская община в лесной полосе вдоль левого берега Дона и правого берега Хопра самостоятельно вступала в союзные договорные отношения с соседней половецкой общиной, которая имела степные пастбища в глубине междуречья, а зимние селения √ где-то тут же, рядом со славянами, в лесной полосе или около нее на краю степи. Объединение всех этих славянских и кыпчакских общин на всем междуречье произошло скорее всего уже в золотоордынское время, может быть, в виде реакции на попытку какого-нибудь сарайского феодала превратить весь этот район в свой улус. Думаем, что тогда-то славяне √ червленоярские или соседние, например елецкие, √ и начали называть Червленым Яром все объединение, включая и общины бывших половцев, к этому времени уже переименованных в татар. А когда название Червленый Яр приобрело такой общий смысл, его стали присваивать и поселениям на северной границе района, и так оно могло появиться, например, при въезде на червленоярскую территорию с севера на Ордобазарной дороге.

Хозяйство и культура населения Червленого Яра

Выше уже высказаны отдельные замечания о хозяйстве и культуре червленоярцев, но этого еще недостаточно для их общей характеристики.

Было бы опрометчиво считать, что червленоярские славяне были такими исконными оседлыми земледельцами, какими представляют себе средневековых славян многие исследователи на основе ретроспективного анализа сведений конца XIX √ начала XX в. о русских и украинских крестьянах. Если уж необходимо использовать сведения этого времени за недостатком более ранних, то логично обратиться прежде всего к материалам XVIII √ начала XX в. не о крестьянах, а о донских казаках, в том числе и хоперских.

Эти казаки, равно как запорожские и другие восточнославянские группы казаков по крайней мере до середины XVIII в., а местами и дольше, имели хозяйство с преобладающим пастбищным скотоводством и второстепенным, иногда еще очень слабым земледелием (27, т. 1, с. 340; 30, ч. 3, с. 17, 134, 166; 90, с. 21, 25; 227, с. 3; 244, с. 29 √ 30, 51 √ 68).

Соответственно казаки были еще в XVIII в. самыми настоящими полукочевниками, а многие остатки и пережитки полукочевничества сохранили до середины XIX в. ╚Юрт╩ казачьей общины представлял собой полосу земли, вытянутую перпендикулярно реке. На ней близ реки находились зимние пастбища с загонами для хранения сена и кормления скота, сезонно обитаемые зимние селения (базы, зимовки) и крепость-убежище (городок), он же общинный центр. В XVIII в. городки постепенно заменились неукрепленными, более крупными центральными общинными селениями √ станицами с тяготеющими к ним периферийными селениями √ хуторами. Дальше от реки располагались поля, далеко разбросанные друг от друга вследствие применения залежной системы земледелия. Еще дальше находились летние пастбища. По этой полосе совершалось сезонное возвратно-поступательное кочевание казачьих семей на расстояния, которые в XVIII в. превышали 70 км. Остатки кочевания на расстояния до 20 км даже в середине XIX в. еще не везде перевелись, причем в это время неоседлость имела уже преимущественно земледельческий характер, т. е. была обусловлена залежной системой земледелия уже в большей степени, чем требованиями скотоводства. При дальних полях, сенокосах и летних пастбищах имелись сезоннообитаемые летние полевые станы √ коши, летники (83, с. 266 √ 267; 109, с. 21 √ 31; 115, с. 480; 166, с. 301; 261, с. 86 √ 88; 272, с. 60 √ 61).

О явлениях неоседлости у донских казаков большинство авторов писали сдержанно, не всегда называя вещи своими именами, потому что официальная войсковая историография XIX √ начала XX в. стремилась представить донское казачество как ╚щит Европы╩, форпост искони оседлой европейской цивилизации против искони кочевого азиатского варварства, в связи с чем считалось неудобным афишировать явления неоседлости у казаков. Поэтому оказались обойденными или завуалированными некоторые характерные детали.

Например, все русские авторы единодушно умолчали о том, как был организован быт казачьих семей на дальних пастбищах, хотя вполне очевидно, что при удалениях в 70 км и более от основных усадеб тут требовалась организация и материальная обстановка, характерная для полукочевничества. И действительно, в анонимном иностранном сочинении конца XVIII в. мелькнуло сообщение о том, что донские казачьи офицеры употребляли в походах транспортабельные жилища вроде калмыцких войлочных кибиток, которые, стало быть, имелись у казаков и которые не считалось зазорным употреблять (279, S. 82).

В связи с этим уместно заметить, что впервые отмеченное в XVI в. название нынешней станицы Вешенской √ Вежки происходит от древнего общеславянского слова ╚вежа╩, означавшего первоначально простейший конический шалаш, а затем перенесенного на многие более сложные типы построек, развившиеся из конического шалаша. В частности, в лесостепной и степной зонах Восточной Европы в домонгольское время восточные славяне называли вежами полукочевничьи сборно-разборные или транспортабельные войлочные жилища, впоследствии известные в русском языке под терминами ╚кибитка╩ или ╚юрта╩ (оба эти термина получены путем сложной трансформации калмыцких и тюркских слов, имевших иные значения). Например, в ╚Слове о полку Игореве╩ фигурируют ╚вежи половецкие╩ (263). Видимо, от таких веж и произошло название селения Вежки, в котором в 1571 г. обосновался опорный пункт московских ╚сторож╩. Если бы это селение построили сами москвичи, то вряд ли они дали бы ему такое название. Вероятнее, что селение появилось раньше, и поскольку это была территория хоперско-донского междуречья, логично предположить, что это было какое-то червленоярское селение, татарское или русское, в котором употреблялись временные жилища типа веж.

Мы не можем себе представить, что если до XVIII в. дожила архаическая, крайне экстенсивная система хозяйства, экономически возможная лишь в местностях с очень низкой плотностью населения, то в золотоордынскую эпоху там могла существовать какая-либо более интенсивная система, обусловливавшая хозяйственно-бытовой уклад, более близкий к оседлости. Легче представить себе обратное, предполагая, что с XIV по XVIII в. имела место какая-то хотя и очень медленная, но все же прогрессивная эволюция, с приростом населения, развитием производства и всеми обычными следствиями этого, что и подтверждается, например, эмиграцией избыточного населения из Червленого Яра на Северный Кавказ. Поэтому считаем, что система хозяйства русских червленоярцев до превращения их в группу донских казаков должна была быть в общем похожа на описанную выше казачью систему с теми лишь отличиями, что городков было меньше, расстояния между ними были больше, участки отдельных общин имели еще форму не столь узких и длинных полос, скотоводческое кочевание по ним было развито относительно меньше, так как червленоярцы получали часть необходимой скотоводческой продукции от татар, зато сезонные переселения к дальним сенокосам были соответственно более развиты.

Конечно вся материальная культура русских червленоярцев должна была быть гораздо более примитивной и архаичной, чем у позднейших донских казаков. Этнографические данные о казаках XIX √ начала XX в. следует использовать с осторожностью, их нельзя механически экстраполировать на более ранние времена. Надо помнить, что казаки в XIX √ начале XX в. √ не только богатые, но и средние и бедные √ по сравнению с русскими или украинскими крестьянами того же времени жили гораздо зажиточнее, так как все (богатые больше, бедные меньше) эксплуатировали наемный труд этих самых русских и украинских крестьян, успевших к тому времени в большом количестве поселиться в Области Войска Донского или приходивших на летние полевые работы в порядке отхожего промысла из более северных, в основном из центрально-черноземных губерний. Ничего этого не было до XVIII в. Поэтому не было, как уже замечено, ни станиц, ни хуторов, а лишь городки, зимовники (базы) и летники (коши), и в них не было тех больших, нередко двухэтажных многокомнатных домов с внутренней городской обстановкой, которыми славились донские, особенно низовые станицы в эпоху, известную этнографам, а было нечто несоизмеримо более убогое (за исключением, конечно, усадеб казачьих офицеров).

Так, именно у хоперских казаков в интересующей нас местности даже в XVIII в. в беднейших казачьих усадьбах еще встречались жилые полуземлянки под названием ╚шиш╩ в виде конических шалашей с очагами (83, с. 267; 272, с. 58). По-видимому, еще дольше, судя по воспоминаниям, записанным уже в наше время, встречались там же, на Хопре, зимние жилые строения в виде сруба без сеней, с печью-каменкой посредине (127, с. 90 √ 91).

Для материальной культуры русских червленоярцев наряду с общей примитивностью и архаичностью были, вероятно, характерны и многие золотоордынские элементы. В этом отношении очень показательно устройство, сохранившееся в некоторых казачьих усадьбах в хоперских и соседних придонских станицах вплоть до нынешнего столетия √ специфическая отопительная система в жилых помещениях с обогревательными дымовыми каналами под полом или под лавками под названием ╚подземка╩ (127, с. 91; 164; 270, с. 426, 702). Эта система, совершенно неизвестная в других районах Европейской России, широко распространена у народов Восточной и Центральной Азии (в литературе обычно фигурирует под китайским названием ╚кан╩). Она могла быть занесена в Восточную Европу либо прямо из Центральной Азии при монгольском нашествии, либо в золотоордынскую эпоху из подчиненных Золотой Орде среднеазиатских районов, в которые она распространилась еще в домонгольское время. Так или иначе, эта система, по археологическим данным, была широко распространена в Сарае и других золотоордынских городах (64, с. 173 √ 179, 185 √ 187, 191; 65, с. 14; 66, с. 42 √ 55, 58 √ 66, 67, 73 √ 79; 69, с. 167 √ 182). Ее сохранение убедительно подтверждает, что хоперские казаки √ прямые потомки червленоярцев и что между червленоярским союзом общин и хоперской группой донского казачества не было хронологического разрыва.

Вероятно, по этнографическим данным о донских казаках можно при специальном исследовании выявить отголоски золотоордынских влияний червленоярского времени и в других областях материальной культуры √ в одежде, утвари и т. д., надо только не забывать при этом и о возможности более поздних ногайских, калмыцких и других неславянских влияний.

О духовной культуре русских червленоярцев мы пока можем судить только по данным религии. Возможно, что червленоярский пласт может быть выявлен и в фольклоре донских казаков при сплошном и очень внимательном его анализе, что могло бы составить тему специального исследования. Что касается религии, то у русских червленоярцев, как и у других групп донских казаков, православное христианство имело свою весьма непростую историю.

В XIV в., по рассмотренным выше документам, мы еще видим подчинение червленоярцев православным епископам и митрополитам без каких-либо признаков уклонения от официального византийского православия. Возможно, что такое положение сохранялось до конца существования Сарайской епархии. Но донские казаки все в целом, с самых первых сообщений о них в XVI в., появились на сцене как сектанты, считавшие себя православными христианами, но фактически не признававшие московскую православную церковь. Не только после раскола, когда в конце XVII в. большая часть донских казаков примкнула к старообрядцам, но и до раскола у них не было ни контролируемого Москвой духовенства, ни храмов, освященных и официально признанных московским церковным начальством, ни церковного брака, который казаки принципиально отвергали, √ все это распространилось лишь в XVIII в. в основном, насколько можно понять, принудительно после подавления Булавинского восстания. Вместе с тем имеется много сведений о сохранении у донских казаков до XVIII в. некоторых обрядов, сильно смахивающих на языческие, и специфических ритуалов гражданского брака и развода.

Е. П. Савельев, автор выразительной, хотя, вероятно, еще далеко не полной сводки по данному вопросу, объясняет все эти явления пережитками восточнославянского язычества, занесенными в конце XV в. беженцами из Новгорода (216, вып. 5 √ 6, с. 267 √ 291). Мы не отрицаем, что эти беженцы могли быть носителями языческих традиций, тем более что именно в Червленом Яру они, судя по книге И. Попко, действительно побывали. Но думаем, что главное не в этом. Более вероятно, что не столько червленоярцы и прочие группы донских казаков в период с XIV до конца XVI в. почему-то уклонились от православия в язычество, сколько изменилось отношение московской церкви к казачьему православию.

Дело в том, что языческие традиции были сильны не только у новгородских, а вообще у всех восточнославянских крестьян, причем в XIII √ XIV вв., в пору оформления Червленого Яра такие традиции несомненно были еще более сильны, чем в конце XV в., когда в Червленый Яр попали новгородцы. В XIV в. церковь во всей Руси, даже в центральных районах, еще на каждом шагу сталкивалась с живым язычеством, и Червленый Яр в этом отношении не мог быть чем-то исключительным. К тому же многих местных особенностей червленоярского православия московское церковное начальство могло не замечать за дальностью расстояния, а может быть, и делало вид, что не замечало, чтобы не отпугнуть червленоярцев, не утратить своего влияния среди них и не толкнуть их в объятия каких-нибудь других миссионеров, вплоть до католических, которые, сидя в Сарае, только того и ждали. Но в XVI в. окрепшая московская церковь начала ужесточать требования. Вот тогда-то, вероятно, и прекратилось поставление московских священников в донские казачьи храмы, потому что в этих храмах творилось нечто весьма далекое от православных канонов.

Впрочем, могло иметь место и некоторое возрождение язычества в Червленом Яру, но, вероятно, не столько под влиянием кучки беглых новгородцев, сколько под влиянием мордвы, которая жила рядом с русскими, в тесных контактах с ними и при этом имела языческую религию, как известно, весьма близкую по форме и по содержанию к древнему восточнославянскому язычеству.

О культуре татарской части населения Червленого Яра мы знаем еще меньше, чем о культуре русских червленоярцев. Можно лишь догадываться, что если червленоярские русские испытывали многообразные воздействия золотоордынской культуры, то и татары, жившие по соседству и в условиях единой системы хозяйства с русскими, тоже не оставались невосприимчивыми к их культурным влияниям. Можно также предполагать, что православное христианство у крещеной части битюгских татар в сочетании с сохранением полукочевого быта и при соседстве мусульман и даже, пусть в течение недолгого времени, буддистов должно было иметь довольно экзотическую форму.

Может быть, неплохим портретом православного татарина-червленоярца могло бы служить изображение пешего воина с монголоидными чертами лица в доспехе и с копьем в качестве Георгия-Победоносца на медной иконке XIV в., найденной близ Астрахани (184, с. 308 √ 401; 185, с. 122 √ 125).

Заметим, что еще неизвестно происхождение этого татарского православия. Оно могло быть не только результатом миссионерской деятельности Сарайской епархии, но и наследием центрально-азиатского несторианского христианства, которое имело значительное распространение в Золотой Орде до официального введения ханом Узбеком ислама в качестве государственной религии в 1312 г. (57, с. 401). Поэтому заслуживает специального изучения вопрос о том, не были ли уклонения от ортодоксального православия у донских казаков результатом не только влияний язычества, русского или мордовского, но и влияний несторианства, а также православия, преломленного через сознание татар-христиан.

В связи с таким своеобразием культурного облика может возникнуть вопрос и об определении этнической принадлежности всей группы червленоярцев в целом. Осталась ли она до конца механической смесью нескольких различных этносов √ восточных славян (затем русских), татар, мордвы? Происходила ли неуклонная и односторонняя ассимиляция всех неславянских групп славянами вплоть до полного обрусения? Или сложился новый единый этнос, в котором внутреннее подразделение на группы разного происхождения не мешало тому, что все эти группы осознавали свое единство по отношению к соседям? Не решая этот вопрос, заметим только, что последнее предположение представляется не менее возможным, чем первые два. Во всяком случае, если даже процесс образования единой этнической группы не дошел до конца, то возможность для начала такого процесса определенно имелась, и не исключено, что он шел, но был прерван нахлынувшими с севера и с запада волнами русской (московской) и украинской колонизации.

Между прочим, одним из симптомов формирования новой единой этнической группы могло бы быть появление у этой группы нового общего самоназвания. Мы не знаем самоназвания червленоярцев (введенный нами условный термин ╚червленоярцы╩ является не этническим, а географическим вроде терминов ╚рязанцы╩, ╚воронежцы╩ и т. п.), но из этого не следует, что такого самоназвания не было. Может быть, здесь уместно вспомнить, что низовые донские казаки употребляли применительно к верховым кличку ╚чига╩, а среди верховых она относилась, кажется, преимущественно к хоперцам (114, с. 460 √ 461; 270, с. 703). Этимология слова совершенно непонятна. Не отголосок ли это самоназвания червленоярцев?

Населенные районы, подобные Червленому Яру

Физико-географические условия Среднего Подонья при плотности населения, недостаточной для развития преимущественно земледельческого хозяйства, требовали образования системы хозяйства с общественным разделением труда между обитателями степных междуречий и приречных лесных полос и с одновременным, взаимосвязанным существованием скотоводческого полукочевничества на степных междуречьях и тоже полукочевого, но не столь подвижного хозяйственно-бытового уклада приречных жителей. Полагаем, что именно на такой основе образовалось славянско-кыпчакское объединение на хоперско-донском междуречье √ Червленый Яр.

Но такие природные условия были характерны не только для Среднего Подонья, но и для всей лесостепной зоны и для северной части степной зоны всей Восточной Европы. На большей части этого огромного пространства, а именно практически везде восточнее Днепра, в средние века преимущественно земледельческое хозяйство с полной оседлостью было еще нерентабельно вследствие ничтожной плотности населения, сопоставимой с плотностью в тех местах, где и в XIX в. еще царили полукочевничество и кочевничество (например, в Казахстане в конце XIX в. было по отдельным районам не более 2 √ 3 чел. на 1 км², во многих местах менее 1 чел., причем это еще средние цифры, включающие городское население, в сельских же местах плотность была, следовательно, еще ниже).

Очевидно, на всей этой территории имелись условия для образования групп населения, подобных червленоярской. Более того, зная физико-географическую и хозяйственную подоплеку явлений, позволительно спросить: как вообще могли бы существовать половцы и золотоордынские татары на всей территории, где было невозможно зимнее содержание скота без подкормки сеном, если бы не было каких-то групп, специализировавшихся на заготовке кормов?

Действительно, выше мы уже предположили, что Елецкое княжество могло вырасти из группы, похожей на червленоярскую. Теперь можно говорить об этом увереннее. Тюркоязычная часть населения княжества, в конце XIV в. еще называвшая свой город Карасу, √ это, по-видимому, потомки одной из крайних северных групп половцев в Верхнем Подонье. Их летние кочевья на севере доходили до р. Прони, правый берег которой против города Пронска имел в XIII в. название Половецкое Поле и до сих пор так называется (44, с. 72, 76; 156, с. 337; 183, т. 1, стб. 432). Отсюда половцы откочевывали на зиму, вероятно, до юга воронежско-донского междуречья. На правом берегу Дона в пределы Елецкой земли входили, видимо, междуречья между правыми притоками Дона √ Непрядвой, Красивой Мечей, Быстрой Сосной и Потуданью, по которым, возможно, совершали круговое кочевание небольшие группы половцев.

К этим-то половцам, вероятно, и начали в XII в. подселяться, занимая приречные лесные полосы, упомянутые черниговцы. Можно думать, что вначале образовалось такое же, как в Червленом Яру, объединение славянских и кыпчакских общин. Ввиду близости к русским княжествам здесь иммиграция славянского населения и постепенное ославянивание половцев должны были начаться раньше и пойти быстрее, чем в Червленом Яру, хотя, как видим, в 1395 г. тюркоязычная часть населения все еще употребляла тюркское название своего города. Когда и при каких обстоятельствах во главе этой группы разноязычных общин оказался князь и кто он был √ вопрос, еще требующий исследования. Вряд ли он появился ранее конца XIV в. Не бесспорна и его принадлежность к дому Рюриковичей. Эти соображения подкрепляются аналогиями в других районах со сходными условиями.

Если верно, что правобережная часть Елецкого княжества простиралась на юг до р. Потудани, то она должна была соприкасаться с северной окраиной бассейна Северского Донца. Здесь в верховьях р. Оскол, согласно ярлыку крымского хана Менгли-Гирея польскому королю от 1506 √ 1507 гг., в XV в. существовала некая ╚Сараева сына Егалтаева тьма╩ (5, с. 4 √ 5). ╚Тьма╩ √ единица административного деления той части Золотоордынского государства, которая не входила в состав восточнославянских княжеств, а Егалтай или Яголдай √ татарский феодал, который, по-видимому, сначала владел этой ╚тьмой╩ как своим улусом, но во второй половине XV в. оказался уже вассалом великого князя литовского, т. е. польского короля. Впоследствии были известны его потомки на Смоленщине и в других местах (132, с. 197; 280, s. 150).

Польский историк С. Кучиньский, автор наиболее обстоятельного обзора скудных, разрозненных сведений об ╚Яголдаевой тьме╩ (277, s. 77 √ 80, 184 √ 185, 250 √ 251), справедливо локализовал это княжество в верховьях Оскола, связав его с существовавшим там в XVII в. Яголдаевым городищем (12, с. 2, 4). Некоторые другие авторы считали территорию ╚Яголдаевой тьмы╩ более обширной, но источники не дают для этого достаточных оснований (137, с. 315, 317 √ 318; 175, с. 176 √ 178). С. Кучиньский по ряду косвенных соображений не без оснований предположил, что княжество появилось в 1430-х гг., когда там обосновалась группа татар во главе с Яголдаем, отставшая от проходившего через этот район войска хана Улук-Мухаммеда. В конце XV в. район отошел к Москве в связи с переходом князя Вяземского, мужа внучки Яголдая, с польской службы на московскую.

Подчинение ╚Яголдаевой тьмы╩ как Польско-Литовскому, так и Московскому государствам в XV в. могло быть только номинальным, ибо район был оторван от фактических границ обоих государств, и никакой реальной власти этих государств там быть не могло. Ярлык Менгли-Гирея, текст которого, по-видимому, списан с подобных же ярлыков более ранних крымских ханов, свидетельствует лишь о том, что какой-то из этих ханов в XV в. щедро подарил Польско-Литовскому государству огромную территорию почти до Дона. Хану конечно было очень легко дарить кому угодно землю, которая в то время не принадлежала ему даже юридически, ибо она принадлежала еще существовавшей Большой Орде. Смысл подарка мог состоять только в том, чтобы создать повод для будущих конфликтов между претендентами на эту местность.

╚Яголдаева тьма╩ находилась в одном из центральных районов домонгольской Половецкой земли, и потому логично предположить, что она образовалась не на пустом месте, а на основе жившей там с половецких времен группы полукочевников-кыпчаков, к которым могло лишь пристать, захватив там власть, упомянутое воинство Улук-Мухаммеда во главе с Яголдаем. Нет сведений о том, когда и в каком количестве туда стало проникать славянское население и что там происходило в течение почти столетия от перехода князя Вяземского на московскую службу до прихода туда московских войск в конце XVI в. (примерно тогда же, когда и в Червленый Яр). Но известно, что в 1570 г. где-то в этом районе существовали какие-то оскольские казаки, один из которых, судя по тому что его звали Ивашка Матвеев, был либо русским, либо давно обрусевшим православным татарином (199, с. 234 √ 235). В 1600 г. этих казаков принимали на московскую службу (12, с. 10), из чего следует, что они не были связаны непосредственно с донскими казаками. Упоминание о казаках, по-видимому, старожилах в данной местности, мелькает и в 1615 г. (72, с. 39). И где-то в этой же местности или несколько южнее держалась вплоть до конца XVII в. группа ногайцев, окруженная со всех сторон украинцами и, вероятно, в конце концов полностью ассимилированная ими (182, с. 514 √ 515). Едва ли это было не такое же, как в Червленом Яру, разделение населения бывшей ╚Яголдаевой тьмы╩ на две группы. Между ними пролегла пустая полоса с ╚ухожьями╩ и дорогами, по которым ездили ╚сторожи╩, с той лишь разницей, что здесь русских оттеснили к северу, а татар к югу (ногайцами здесь, как и всюду западнее Дона, русские называли бывших северопричерноморских татар Большой Орды, а не заволжских ногайцев).

Аналогии встречаются и западнее на территории Украины. Мы уже упоминали о севрюках. Эта группа населения, в принципе сходная с червленоярцами, не образовала единого, цельного политического объединения и, вероятно, именно поэтому была постепенно, по частям прибрана к рукам феодалами и к XVII в. превращена в феодально-зависимых крестьян.

Но одна из крайних южных групп севрюков на междуречье Ворсклы и Сулы, в районе Полтавы, вошла в состав полуавтономного образования, во многих отношениях похожего на уже рассмотренные выше. В 1380 г. там закрепился и образовал самостоятельное княжество сын Мамая Мансур с остатками разбитого войска Мамая. В 1392 г. это княжество вошло в состав великого княжества Литовского. Потомки Мансура стали князьями Глинскими, в XV в. они приобрели большую власть и влияние в Польско-Литовском государстве. Их владения до начала XVI в. сохраняли территориальное единство и значительную автономию. В 1508 г. одна из групп Глинских подняла известное антипольское восстание, потерпела поражение и эмигрировала в Москву, и хотя многие другие Глинские в восстании не участвовали и сохранили свои владения, но бывшая единая территория раздробилась и превратилась в ряд обычных феодальных вотчин, разбросанных чересполосно с землями других владельцев.

Многие историки считали недостоверным основной источник по ранней истории княжества потомков Мамая √ родословную князей Глинских (204, с. 43 √ 47; 205, с. 301; 206, с. 84, 157 √ 158, 195 √ 197). Наш специальный анализ опубликованных текстов показал, что в части, непосредственно касающейся образования княжества, источник достаточно достоверен и согласуется с данными некоторых других, не зависящих от него источников (267).

Хотя в источниках содержатся сведения только о политической истории княжества и только с момента появления там Мансура, но по ряду признаков тут ретроспективно реконструируется группа золотоордынских татар, потомков половцев, кочевавших по междуречью Ворсклы и Орели и находившихся, по-видимому, в отношениях знакомого нам хозяйственного симбиоза с севрюками, занимавшими лесную полосу вдоль Ворсклы. Вопрос заслуживает специальной публикации.

Думаем, что нам пока удалось выявить лишь наиболее значительные группы населения, сложившиеся описанным способом. Это были группы, сумевшие в большей или меньшей степени развить собственную государственность, приобрести юридически или фактически возможность относительно независимого существования и потому оставившие след в исторических источниках. Вероятно, были и другие подобные группы, не столь крупные или не столь организованные, которые еще предстоит выявить. Более чем вероятно, что запорожская и низовая донская группы казаков выросли из таких же полиэтнических объединений.

Таким образом, Червленый Яр не представлял собой чего-либо исключительного и нетипичного для своего региона и своего времени.

Червленый Яр и проблема происхождения донских казаков

Изучение истории Червленого Яра вносит существенные поправки в общие представления об истории донских казаков и восточнославянских казаков вообще. Мы уже показали несостоятельность традиционных версий о приоритете низовых донских казаков перед верховыми и об участии рязанских казаков, отождествляемых с касимовскими татарами, в колонизации Подонья и создании донского казачества. Мы упомянули также о том, что современные историки уклоняются от изучения обстоятельств и времени зарождения и ранней истории казачества вообще, в том числе и донского, считая актуальным изучение истории казачества только с того момента, когда оно стало существенным фактором в антифеодальной борьбе русского и украинского крестьянства, т. е. со второй половины XVI в. Последний вопрос заслуживает особого внимания.

Мы отнюдь не отрицаем, что со второй половины XVI в. история казачества и история антифеодальной борьбы в России и на Украине неотделимы друг от друга и должны изучаться совместно. Казачество пополнялось крестьянами, бежавшими от феодалов с прямой целью борьбы против них, поэтому в кризисные моменты русской и украинской истории казаки выступали как принципиально антифеодальная сила, притом сила не аморфная, но сумевшая организоваться в государственные образования республиканского типа. Однако, во-первых, даже после середины XVI в., когда в жизни казаков антифеодальная борьба заняла столь видное место, у них все же остались еще и развитие своего хозяйства и своего общества, и непрерывная, тяжелейшая война с Крымским ханством и Турцией, и собственные сложные отношения с другими южными и восточными соседями, и т. д. А во-вторых, и это как раз выясняется в результате нашего исследования, эпоха активного участия казаков в антифеодальных движениях общероссийского масштаба √ это все-таки не первая, а вторая глава в истории восточнославянского казачества, первая же глава только теперь начинает вырисовываться перед нами в самых общих контурах. Антифеодальное движение не породило казаков, а лишь использовало их. Казачество под другими названиями, но с той же самой сущностью к тому времени уже имело многовековую историю.

До середины XVI в. антифеодальная борьба как в Московском, так и в Польско-Литовском государствах конечно уже имела место в тех или иных формах, но она еще не могла быть решающим фактором в развитии донской, запорожской и других групп казачества, потому что еще не началось и не могло начаться такое массовое, как впоследствии бегство русских и украинских крестьян к казакам. С одной стороны, феодальная эксплуатация крестьян на Руси и на Украине еще не дошла до тех нетерпимых форм, которые вызвали массовое, бегство. Не обострились до крайних пределов и другие факторы, способствовавшие этому бегству, √ еще не было ни налогового гнета периода Ливонской войны в Московском государстве, ни усиления крымских набегов и гонений на православие со стороны католиков на Украине. С другой стороны, массовое бегство крестьян в казачьи области могло стать возможным лишь после того, как первые казаки получили достаточный военно-технический перевес над крымцами и другими противниками и смогли гарантировать прибывающим к ним группам безоружных беглых крестьян хотя бы минимальную безопасность и возможность заниматься хозяйством. А военный перевес создался, как уже замечено выше, в значительной мере благодаря распространению в достаточно широких масштабах легкого ручного огнестрельного оружия, о чем до середины XVI в. в Восточной Европе еще не могло быть и речи.

До этого времени в Червленый Яр, к севрюкам, в Елецкое княжество и в другие подобные места конечно тоже шло некоторое переселенческое движение крестьян с севера и с запада, иначе в населении этих районов не появились бы значительные восточнославянские группы. Но это было еще не массовое бегство от феодалов, а, по-видимому, в основном обычное колонизационное движение из более населенных в менее населенные местности. К этому движению временами подключались разного рода политические эмигранты вроде новгородцев и вятчан, бежавших от репрессий Ивана III. До падения Сарая и Большой Орды восточнославянская иммиграция в протоказачьих районах типа Червленого Яра была не только не единственным, но, возможно, и не преобладающим источником пополнения населения этих районов. Подобные же движения переселенцев должны были направляться и с других сторон √ есть, например, немало сведений о довольно широкой миграции в юго-восточную Русь представителей северокавказских народов, особенно кабардинцев в золотоордынскую эпоху.

Пример Червленого Яра показывает, что зародышами русской части казачества были группы населения приречных лесных полос и что эти группы формировались именно потому, что они были нужны полукочевникам-скотоводам для создания системы хозяйства, соответствовавшей специфическому мозаичному ландшафту с чередованием леса и степи. Потребность в этом появлялась тогда, когда полукочевникам-скотоводам было еще далеко до феодализма, когда у них еще господствовали территориально-общинные объединения, или в крайнем случае феодализм еще только начинал зарождаться. Между прочим, мы не утверждаем, что в образовании групп населения в лесных полосах участвовали обязательно и только представители каких-то других народов, отличные в этническом отношении от полукочевников, кочевавших по междуречьям. В принципе не исключено было и расслоение самих этих степных скотоводов с выделением из них групп, специализировавшихся на заготовке сена, земледелии, ремеслах и т. д., и возможно, что так и происходило в тех случаях, когда не приходило достаточного количества иммигрантов. Важно было обеспечить прогрессивное в экономическом отношении общественное разделение труда, а использование для этого тех или иных контингентов населения было лишь средством для достижения этой цели. Иммигрантам из других этнических групп оказывали предпочтение, надо полагать, постольку, поскольку они несли трудовые навыки, незнакомые полукочевникам-скотоводам, и в то же время не претендовали на степные пастбища.

Думаем, что именно в этой еще преимущественно полукочевничьей дофеодальной среде формировались основы будущего казачьего военизированного территориально-общинного строя, который лишь много позже был противопоставлен московскому и польскому феодализму и использован против него.

Однако тут возникает и другой вопрос, который мы пока не решаем, но считаем уместным поставить. Когда именно и в какой форме появились антифеодальные тенденции среди казачества? Только ли в середине XVI в. и только ли в форме поддержки антифеодальных движений русского и украинского крестьянства или, может быть, все-таки несколько раньше и по другим поводам? На такую постановку вопроса наводят многие особенности истории Червленого Яра.

Почему у битюгских кыпчаков при превращении их из половцев в золотоордынских татар не появился свой феодал кыпчакского или монгольского происхождения вроде Агры-хана? Почему у русских червленоярцев не появился свой князь и не развилось собственное боярство? Кстати, напомним, что какие-то бояре там были упомянуты в грамоте митрополита Алексея, но на том развитие боярства и кончилось. Каким образом все это объединение славянских и кыпчакских общин сумело не только оформиться без помощи феодалов, но и сохраниться в обстановке феодального Золотоордынского государства и занять в нем примерно такое же положение, какое впоследствии донские казаки заняли в Московском государстве? Не значит ли все это, что у червленоярцев уже тогда существовали антифеодальные тенденции, только направленные еще не против московского, а против золотоордынского феодализма и развившиеся, может быть, более среди кыпчакской, чем среди славянской части червленоярцев?

В самом деле, у восточных славян феодализм постепенно, органически развивался из древнего территориально-общинного строя. Восточные славяне пережили ранние этапы развития феодализма, когда он как всякая новая формация был еще прогрессивным явлением, и потребовались еще века, пока наконец он настолько себя изжил и это было настолько осознано, что начались массовые антифеодальные выступления. А у восточноевропейских кыпчаков в лесостепной и степной зонах феодализм в общем еще не сложился до прихода монголов. Половецкие ханы последних предмонгольских десятилетий √ это либо еще вовсе не феодалы, а военные вожди территориально-общинных объединений, либо в лучшем случае вожди, едва начавшие превращаться в феодалов, да и то не везде, а, по-видимому, лишь у некоторых наиболее экономически развитых групп северопричерноморских и северскодонецких половцев. Золотоордынский феодализм был навязан кыпчакам извне, насильно, когда они сами еще далеко не созрели для его принятия, и потому естественно, что реакция на него с самого начала должна была быть резко отрицательной. Вот почему мы не видим ничего невероятного в том, что в районах Золотоордынского государства, имевших преимущественно кыпчакское население, антифеодальные настроения могли развиваться быстрее, чем на Руси, и это могло проявиться, в частности, и в образовании червленоярского нефеодального территориально-общинного объединения.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]