Из писем к А.А. Гурвич

С. Б. Кузин

Опубликовано // Вопросы философии, 1992, ╧ 5, С. 164-191.

20 мая 71 г., Борок

Не нахожу слов для благодарности за присланную Вами рукопись Александра Гавриловича.

Московские годы его жизни были единственными, когда я мог с ним видеться. Но я тогда был слишком молод и незрел для научного общения с ним, хотя и тогда я понимал, какого ранга он ученый и человек. С тех пор до нынешнего дня, обдумывая самые близкие мне вопросы, особенно же те, которые по необходимости выходят за традиционные научные рамки, я постоянно сожалел, что не могу представить свои выводы на суд А.Г. и искал хотя бы косвенно выраженных мнений об этих предметах в его работах. Поэтому решительно все им написанное имеет для меня исключительный интерес.

Конечно же, я с величайшим удовольствием сообщу Вам свои впечатления от присланных Вами глав работы А.Г., когда прочту их. Боюсь только, что в письме будет невозможно объяснить мой особый интерес к взглядам А.Г. на некоторые вещи.

2. 11 июля 71 г., Борок

Вы хотели, чтобы я сообщил Вам о своем отношении к присланным Вами главам книги Александра Гавриловича. Но такие работы не просто прочитываются. Они продумываются и переживаются [...] Отношение же мое к прочитанному целиком укладывается в давно сложившееся у меня отношение к самому А.Г., и его научному творчеству.

Я нахожу оценку А.Г. о слабости теоретических построений в биологии слишком деликатной. По-моему, за редчайшим исключением, всякое теоретизирование наиболее модных теперь биологов √ просто болтовня или недомыслие. Мне даже кажется, что в конце прошлого и в начале нынешнего столетия теоретический уровень биологических работ был выше теперешнего. Нужно ли говорить, какое наслаждение доставляет логически строгое обсуждение действительных (не мнимых!) проблем? Особенно меня радовало, когда я мог отметить сходство взглядов А.Г. по некоторым близким мне вопросам со своими [...] Непосредственно возникает сильнейшее желание задать ему вопросы, имеющие важное значение для меня самого.

Дело в том, что некоторые мои научные, какими я их все же считаю, представления сложились отчасти под действием идей, выявляющихся через искусство. Оно заполняло мою жизнь не меньше, чем наука. А.Г. посвятил себя науке целиком, но искусство он любил и оно было ему близко. Поэтому мне было бы до крайности интересно его отношение к этим моим домыслам. Думаю, что, если бы даже он полностью их отверг, то тем не менее понял бы, почему я ставлю эти вопросы.

Но мне очень хотелось бы знать, как он относился к взгляду Бергсона на законную сферу деятельности интеллекта. Было ли ему известно мнение Паскаля о различии между ╚esprit de géometrie и esprit de finesse╩ [+1]? Сам А.Г. в одном месте говорит нечто вполне в духе этой идеи. Каково было его мнение о ╚Ceschichte der biologische Theorien╩ Радля? [+2] Разделял ли он мнение Гете о первоначальном единстве науки и искусства и о восстановлении его в будущем?

3. 9 авг. 71 г., Борок

Даже и болезнь может быть полезна. Она, как и всякое переживание, чем-то обогащает. Я, например, с давних пор знал, что резкие изменения атмосферных условий плохо действуют на сердечных больных. Теперь я знаю это уже не только теоретически. Думаю, что и другие сильные перепады производят какие-то потрясения в организме. √ В моем физическом состоянии теперь нет ничего хорошего. А сверх этого слышишь постоянно о чьих-то скверных поступках, об ужасных событиях, происходящих на свете, видишь потрясающую всеобщую глупость и эгоизм. И тут же вдруг √ ╚Записки╩ Вашего во всем необычного отца, музыка, Пруст, которого я сейчас, перечитывая, словно читаю заново. Вероятно, и эти перепады вредны. Конечно, Вы не примете это всерьез, но примите мою огромную благодарность за все, что я узнал благодаря Вам.

Кажется, я Вам писал, что не умею проглатывать значительные для меня сочинения. Даже не могу сразу впиваться в них, а жду, когда наступит у меня б<ыть> м<ожжет> уравновешенное состояние, притом в такое время, когда можно не ожидать никакого посещения. Так я пока и не принялся за настоящее чтение ╚Записок╩. Уже в самых первых их строках идет речь о предмете, над которым я много думал и о котором, как почти всегда, не с кем было говорить. Что бы я об этом ни прочитал у А.Г., мне довольно уже того, что его этот вопрос занимал.

Вы сожалеете, что не спросили меня, над чем я теперь работаю. Задумавшись над ответом, я заметил, что он очень нелегок. И не только непросто ответить, над чем я работаю теперь, но даже и на то, над чем работал всю жизнь. Оказалось, что я вообще ни над чем не работал.

Недавно я где-то прочитал нечто вроде анекдота. √ Маленькая девочка, узнав, что когда ее бабушка была молода, не было ни радио, ни телевизоров, спросила ее, что же она тогда делала. Та, подумав, ответила: ╚Да мы жили╩. √ Я, по-видимому, тоже просто жил. Всякие занятия возникали из-за появления интереса к чему-то, из желания что-то узнать об этом. Самый для меня интересный с детства вопрос √ о чем думают собаки? √ так и остался до сих пор без ответа. Тоже еще в детстве я стал собирать жуков и определять их. Доставляло удовольствие, когда определение удавалось. Вероятно, отсюда и начало занятия систематикой. Даже и небольшое углубление в нее вызвало протест против традиционной трактовки систематики и морфологии как каких-то подсобных дисциплин для выяснения родословной организмов. Вообще, пожалуй, как я вижу теперь, вся часть моей деятельности, относящаяся к науке, стимулировалась несогласием с теоретическими взглядами разных авторов на естественную систему и на форму организмов. Все, что я наблюдал сам, говорило о чем-то совершенно другом. А когда я принимался искать источники расхождений, то обнаруживал, что понятия, какими оперировали эти авторы, или просто неверно определены или основаны на неверных выводах из очень простых фактов. Мои ╚открытия╩ и порядок, который благодаря им водворялся на месте путаницы, меня очень радовали и я, по наивности, спешил поделиться ими с знакомыми систематиками. Большая часть этих людей просто не могла уразуметь, в чем заключалась исправленная мной логическая ошибка в традиционных понятиях. Но они видели, что я возражал против священных для них общепринятых и одобренных кем следует представлений, и открывали по мне огонь из самых тяжелых орудий, обвиняя меня в идеализме, витализме, антидарвинизме и т.п. Обладавшие же большей способностью понимания не подходили вплотную к занимавшим меня вопросам и поэтому, как это бывает обычно, не могли заинтересоваться ими.

Я понял, что выступать со своими идеями публично мне нельзя. Впрочем, очень скоро я на долгое время вообще потерял возможность публиковать что бы то ни было.

Между тем я все же продолжал и изучать насекомых, и читать научную и всякую другую литературу, и слушать музыку, и общаться с людьми, и служить для заработка.

При этом мое отношение к разным предметам наблюдений и переживаний было совсем одинаковым в том смысле, что я не считал относящиеся к науке более важными, чем всякие другие, да и все они были тесно переплетены между собой. Таким образом, как Вы видите, я жил. Притом довольно деятельно и результаты своей деятельности в той или другой форме фиксировал. Все это √ скорее работа, чем безделье или самоуглубленное созерцание. Но при самом добросовестном желании сказать, над чем же я работал, я не могу. Это, возможно, было бы легче сделать, если бы все мной написанное было опубликовано.

Но об этом нечего и думать. А из-за болезни мне запретили печатать на машинке. Поэтому последние свои сочинения я мог только переписать набело. Да и более ранние сохранились каждое лишь в одном экземпляре, но и из них некоторые не перепечатаны.

Между прочим, писание без перспективы публикации имеет очень серьезные преимущества. Оно избавляет от необходимости соблюдать принятые каноны. Например, можно писать о научных вопросах не обедненным и искусственным языком и не непременно скучно. Можно не опасаться, что предмет недостаточно разжеван для читателя, слабо способного понимать. Но есть в этом и отрицательные стороны. Самая главная из них √ почти равная нулю вероятность, что написанное будет кем-то прочитано.

Если даже не касаться вопроса ╚законного╩ честолюбия, который А.Г. поднимает в самом начале своих ╚Записок╩, все же, пожалуй, ни один человек не может быть абсолютно равнодушен ко всякому чужому мнению о своих взглядах и деятельности.

Не безразлично это мнение и мне. Узнать его прямо я не могу, но именно потому так и стараюсь найти способы косвенные. Потому и бываю так доволен, когда встречаю сходные со своими мысли у кого-либо из значительных для меня авторов. Потому и читаю с таким интересом все, о чем писал А.Г.

Я думаю, что решительно всякий человек, что бы он в жизни ни делал, в конце концов занят единственной работой. √ Он создает свой автопортрет. Над ним и работает. Даже если кто-то ухитрится совсем не работать, он все-таки делает свой автопортрет √ бездельника. Автопортреты могут получаться очень разные: отталкивающие, не вызывающие интереса, привлекательные, чарующие. Но сам никто не может оценить, какой он смастерил свой портрет. А в нем итог и оценка всей прожитой жизни. И я, сколько бы ни задумывался, видно никогда не отвечу на вопрос: не перечеркивается ли полностью ценность всего, что я, хорошо ли плохо ли, сделал, фактом, что это осталось только моим достоянием? Ведь вполне допустимо, что кто-то сочинял музыку лучше баховской или писал стихи лучше, чем это делали Пушкин и Гете. Но произведения этих авторов сохранились, а тех √ нет. Чей же автопортрет оказался лучше? Кто из них выше? Если критерием ценности прожитой жизни считать успех в общем понимании этого слова, т.е. достигнутую славу, известность, богатство, власть и т.п. или т.н. ╚общественную отдачу╩, √ вопрос разрешается просто. Но у меня нет уверенности, что эти критерии правильны. Как всегда, конечное решение вопроса уходит в метафизику. Не знаю, как к ней относитесь Вы, но для меня она не одиозна.

4. 28 авг. 71 г., Борок

В предыдущем своем письме я написал Вам какую-то глупость относительно пишущей машинки и неряшливой внешности сочинений А.А. Любищева [+3]. Я вас понял в том смысле, что Вы меня пока еще только спрашиваете, интересуют ли меня его воспоминания. Оказалось же, что Вы мне их уже отправили. Но они лежали в самом конце драгоценностей, положенных Вами в голубую папку, и я их обнаружил только после того, как достал вторую часть ╚Дневниковых записей╩.

╚Воспоминания╩ А.А. оказались чудесными. Самые главные их достоинства те же, что ╚Записей╩ Алекс<андра> Гавр<иловича>. Те и другие написаны людьми большого интеллекта с сильно выраженной индивидуальностью, совершенно искренними, не боящимися сколь угодно критически писать о самих себе (но при этом, конечно, не могущими переступить каждый какого-то своего порога) и при всем этом √ безупречными в отношении моральном. Существенная разница между обоими та, что А.Г. много талантливее и его натура ярко творческая, тогда как А.А. очень силен в критике, но его конкретные исследования просто неинтересны.

Но перед ╚Воспоминаниями╩ Л<юбищева> я закончил чтение ╚Записей╩. Они особенно помогли мне угадать возможные ответы А.Г. на важные для меня вопросы. И почти все мои догадки подтвердились тем, что я прочитал у Л<юбищева>.

Радль, заканчивая свою ╚Geschichte der biologischen Theorien╩ (кстати, Люб<ищев> просто пишет, что А.Г. читал и очень ценил ее), задается вопросом: что же наиболее интересно в науке? И отвечает √ биографии ученых. В свое время я принял это только как парадокс. Это так и есть в какой-то степени, но вовсе уж не такой большой. Ведь сам же я пришел к выводу, что каждый делает в своей жизни единственное дело: создает свой автопортрет (А.Г. употребляет, пожалуй, более удачный термин Lebensbild). Но встречаются люди, явно отмеченные особой печатью. В отношении их не имеет даже особого значения, что они сделали, а важно каковы они были. Именно их имел в виду Шиллер в своем двустишии ╚Unterschied der Stande╩ (Votivtafeln): ╚Adel ist auch in der sittlichen Welt. Gemeine Naturen zahlen mit dem, was sie tun, edle mit dem,was sie sind╩ [+4].

Именно исключительность Вашего отца я почувствовал как-то непосредственно, еще до того, как знакомство с его представлениями стало мне необходимо для приведения в порядок моих собственных. И эта исключительность имеет ценность, которую нельзя измерить ни значением его открытий для дальнейшего прогресса биологии, ни доказательностью добытых им фактов, ни прижизненной или посмертной его известностью и славой.

Интерес к морфологии или к физиологии у биологов, мне кажется, так же альтернативен, как у математиков способность к анализу или к синтезу. Проблема митогенеза, несомненно, физиологическая. В ее разработку А.Г. уходил все глубже и глубже, я думаю, именно потому, что в конечном счете он был физиологом. Удивительно при этом многое. √ Остро воспринимая живопись, он не мог быть равнодушен к форме. И не был равнодушен. Даже первое проявление интереса к митозу, как он пишет сам, было вызвано восхищением самой картиной делящегося ядра. Также и понятие поля возникло на чисто морфологической основе. Динамически преформированная морфа в высшей степени импонировала именно морфологам (конечно, не тем, которых форма интересовала лишь в эволюционном аспекте). При моем отсутствии вкуса к физиологии, а потому и равнодушии к митогенезу, я считал важнейшей заслугой А.Г. введение в биологию понятия поля. Я воспринимал его как первую по-настоящему большую теоретическую концепцию в нашей науке. Эволюционная теория сама по себе, собственно, не теория, а просто факт, который рано или поздно должен был быть констатирован, и не Дарвин первый его установил. Дарвину принадлежит теория отбора, оказавшаяся явно несостоятельной.

Я считаю даже, что принцип поля гораздо универсальнее, чем предполагал сам А.Г. По-моему, без него нельзя понять ни одного проявления жизни, в котором наблюдается согласованное поведение многочисленных или хотя бы нескольких элементов, приводящее к созданию целого или к восстановлению нарушенной целостности, будь то в тканях, органах, индивидах простых или коллективных, каковы семья, стадо, колония, наконец √ вид, который я считаю коллективным индивидом предельно высокого порядка.

Но можно допустить, что принцип поля перешагнет даже эту черту и приобретет значение наиболее общего биологического понятия. Однако я думаю, что морфология, послужившая идее поля колыбелью, окажется и наиболее широкой ареной ее действия. Но конечно, это может произойти лишь после возрождения настоящей морфологии (и систематики). А покамест не видно никаких признаков ее выхода из глубочайшего упадка.

И вот ученый с таким великолепным пониманием формы и давший морфологии важнейшее для нее понятие морфогенного поля, в конце концов остался верен какой-то своей глубочайшей конституционной особенности, определяющей его как физиолога.

Когда я прочитал работу Ал<ександра> Гавр<иловича> о биологическом поле, я понял, что на пути от клеточного и даже более высоких к молекулярному √ потерялась (хочется сказать: куда-то задевалась) форма. Уже и раньше чувствовалось, что динамически преформированная морфа √ не любимое детище А.Г., а какая-то уступка т.н. идеалистической морфологии. И он словно бы облегченно вздохнул, когда смог отказаться от нее, хотя бы как от рабочего понятия.

Из ╚Воспоминаний╩ Люб<ищева> я узнал, что так же, как я, восприняли отказ А.Г. от преформированной морфы он сам Люб<ищева> , В.Н. Беклемишев [+5] и Е.С. Смирнов. При этом интересно, что нас четверых объединяет только одно: [интерес к форме у нас больше, чем к функции]. В остальном мы очень различны. Я даже могу сказать, что у меня больше точек несходства с морфологами Бекл<емишев>, Люб<ищев> и Смирн<ов>, чем с физиологом Ал. Гавр., который более других опередив в науке свою эпоху, в то же время сохранил характерные для второй половины прошлого столетия установки позитивизма, т.е., по существу √ материализма. Отсюда и его принципиальный атеизм, о котором пишет Люб<ищев> и который я почувствовал именно в горечи ╚Записей╩ А.Г. Она √ следствие той Trostlösigkeit des Materialismus, на которую указывают метафизики [+6].

Как раз в этот момент я получил Ваше письмо от 26 авг<уста>.

Я уж и так написал непозволительно много для письма, а все равно вижу, что написанного в этом и в предыдущих слишком мало, чтобы Вы могли составить себе представление, из чего вытекает мое отношение не только к науке, но не меньше √ к искусству и к людям. [...] Вы правильно поняли один из выводов, вытекающих из моего представления об автопортрете. Но я, видимо, недостаточно объяснил самую его сущность. Она, пожалуй, лучше всего вскрывается через сравнение с нерукотворным отчетом человека за всю его прожитую жизнь на последнем суде. √ За всю деятельность, за все поведение, за реализацию возможностей, какие он получил при рождении и через воспитание. Этот отчет нельзя сфальсифицировать, потому что всякая ложь неизбежно сама войдет в сделанный человеком, но сделанный без сознания, свой портрет. В нем одна только правда. При таком понимании автопортрета вопрос об известности или неизвестности его оригинала, о достигнутом или не достигнутом им жизненном успехе не может иметь значения. Мы должны быть благодарны только судьбе за то, что Бах стал Бахом и что его гений принес столько счастья также и нам.

Но ведь возможно, что не менее великим художником был потенциально и Янко музыкант, успевший только украсть скрипку, необходимую для подвига, который ему не удалось совершить.

Только преуспевающий хам может верить, что он наилучшим образом поступал всю свою жизнь. Он и не подозревает, что его настоящий автопортрет имеет мало общего с образом, созданным речами, произнесенными на его юбилеях, или по поводу полученных им различных званий и наград. Человек единожды в жизни производит для себя выбор между сытой свиньей и голодным Сократом. Расплата за принятый выбор для Сократа не прекращается до его последнего дыхания. Быть может, самая тяжелая форма этой расплаты, особенно в конце жизни, √ сомнение в ценности сделанного и в правильности своего поведения.

Но нужно ли задаваться этим вопросом по отношению к себе, раз ответить на них самому невозможно? Пусть твой автопортрет оценивают другие. Другое дело √ решить, хорошая ли нам досталась жизнь или плохая. Об этом мы можем иметь свое мнение. Я, например, достигнувший несравненно меньшего, чем А.Г. (а с общепринятой точки зрения √ вообще ничего не достигнувший), ни единой минуты не сомневался, что жизнь мне была дана прекрасная. Именно была дана, и не сам я сделал ее такой.

Что же касается А.Г., то мы уже со стороны можем судить о его автопортрете. √ Я не припоминаю ни одного ученого, по крайней мере √ биолога, сделавшего лучший. Горечь же его ╚Записей╩ неизбежна для голодного Сократа. Вы лучше меня можете оценить, хороша ли была его жизнь. Но я почти уверен, что сам он не мог не понимать, что отпущенные ему способности, всеобщее уважение, а со стороны ближайших к нему людей √ большая любовь с избытком компенсировали доставшиеся на его долю огорчения. [...] Большое спасибо за разрешение оставить себе ╚Дневниковые записи╩. Я считаю это разрешение признаком, что Вы верно оценили мое отношение к А.Г.

5. окт. 71 г., Борок

[...] Ваши письма, дополнительно к присланным Вами собственным материалам А.Г., все больше убеждают меня, что он легко понял бы сущность занимающих меня вопросов. Совершенно другим делом было бы его согласие или несогласие с моими позициями. Ведь самое главное при всяком разговоре точно знать сферу взаимного понимания, чтобы не выходить за ее пределы и этим не превращать беседу в спор. Я с почти одинаковой радостью нахожу у А.Г. как мнения сходные с моими, так и мысли, показывающие только, что моя постановка некоторых вопросов для него понятна, хотя сам он не считает возможным ставить их перед собой.

Я, конечно, понимаю, что решительно всякие этикетки, наклеиваемые на человека, условны. И тем более условны, чем сильнее выражена его индивидуальность, чем выше его духовная организация. И мне ясно, что А.Г не мог быть ни ╚виталистом╩, ни ╚физиологом╩ и что для него нельзя найти точно обозначенное место ни в какой классификационной схеме. Он считал, что ученый не имеет права судить о том, что не дано в осязаемых и поддающихся эксперименту жизненных проявлениях, и этим в конечном итоге признавал за интеллектом значение единственного орудия научного познания. Но я не могу не думать о значении того, что мне открывается через искусство и через общение с людьми и с животными. Большинство ученых просто не знает силы этих впечатлений и их суггестивности. Но А.Г. знал. Знал он и границы познавательной способности интеллекта. Он искал способов расширения этих границ и находил такие способы (например, сопоставление наблюдений, произведенных на разных уровнях).

Но то, что оставалось все же за расширенными границами, он считал запретным для науки. В этом я и вижу его аскетизм. Теперь я почти не сомневаюсь, что если бы мы встретились с ним, то мы довольно скоро определили бы область общности наших взглядов. Она оказалась бы такой обширной, какой я за свою жизнь не встречал ни у какого другого ученого. И я не делал бы никаких попыток расширить ее, так как знаю, что борьба с чужой индивидуальностью приводит только к взаимному отчуждению, к утрате собеседника. [...] Мне теперь ясно, что именно терпимость (в смысле понимания принципиально чуждых точек зрения) была у А.Г. исключительно велика.

[...] Интересно, что чем больше я нахожу свидетельств широты сферы общности с А.Г.. тем все большим в моих глазах становится важнейшее различие между нами. Он был в полном смысле Forscher (исследователь), т.е., если я правильно понял оттенок этого термина, какой он имел в виду, он настойчиво добивался раскрытия секретов природы и именно тех, которые хотел выведать. Строго говоря, только Forscher и может по праву называться ученым. А я относился к своим научным занятиям так же, как и ко всему другому, что делал, т.е. удивлялся всему новому, что узнавал, и радовался, когда мне удавалось объяснить увиденное, т.е. понять его смысл и привести в соответствие со своими общими представлениями. Но не могу сказать, что этой удачи я устремлено добивался. Я скорее рассматривал ее как подарок, которого мог и не получить. Я помню, как впервые открыл для себя Фета, как, точно новыми глазами, увидел Рембрандта.

Моя радость в этих случаях была, пожалуй, не меньше той, какую я получил, когда сформулировал понятие типа систематической группы или когда разобрался в ужасной путанице, царившей в определении вида и его подразделений.

6. 5 ноября 71 г., Борок

[...] Вы очень верно поняли, почему я проявляю интерес ко всему, что относится к А.Г. Поняли, что я вижу в нем не только автора ценнейших самих по себе исследований, но прежде всего √ ученого-мыслителя. Ознакомление с его взглядами для меня в первую очередь √ самопроверка. А она тем более необходима, что нормальные ее способы для меня закрыты.

7. 28 ноября 71 г., Борок

[...] Свои соображения о принципе поля я написал относительно давно. Точной даты не помню, но вероятно, что-нибудь близко к концу 60-х годов [+7]. Прочтя вскоре после ее выхода Вашу коллективную книжку [+8], а затем неизданные материалы А.Г., я подумал, что мне следовало бы внести некоторые изменения в написанное. Но я уже был в это время давно и сильно болен. Дело это все откладывалось. А теперь, когда организовалась перепечатка, я уж решил не задерживать ее исправлением рукописей. Но то, о чем Вы спрашиваете, не входило в план моих исправлений. √ Я не писал, что ╚концепция полей утратила понятие целого╩. Я заметил, что по мере продвижения к низшим ступеням иерархии полей морфологический их аспект все более отступает перед физиологическим и сам вопрос о форме (не о целом!) как бы снимается. Между тем я считал и продолжаю считать, что в своем первоначальном виде концепция поля чрезвычайно обогатила именно морфологию. И как бы сам А.Г. ни хотел уйти от динамически преформированной морфы, она, я уверен, останется важнейшим понятием т.н. idealistische Morphologie. Кажется, я Вам писал о глубоком качественном различии между морфологами и физиологами. Я имел при этом в виду не все направления морфологии, но именно эту idealistische Morphologie.

Мне всегда представлялось, что вся духовная основа А. Г. не соответствовала духу его эпохи. Я не знаю, кто из ученых с большим, чем он, основанием может считаться идеалистом. И в философском смысле и в житейском. Но А.Г. сложился как ученый в то время, когда идеализм считался просто несовместимым с научным мировоззрением, особенно для естествоиспытателя. И он всю жизнь героически отстаивал этот принцип, противоречащий, на мой взгляд, всей его натуре. Для меня в высшей степени симптоматична горечь, проступающая в его биологических записях. Она √ характернейший признак той Trostlosigkeit der empirischen Weltanschaung, о которой пишет Дойссен [+9], имея в виду под эмпирическим мировоззрением материализм. Отсюда же и отношение А.Г. даже к собственному своему детищу √ динамически преформированной морфе, и принципиальный отказ от включения в поле зрения науки всего, что не познается методами формального познания.

8. 26 дек. 71 г., Борок

[...] В поведении животных элемент цели, конечно, уж очень бросается в глаза. И только самый примитивный позитивист может делать вид, что не замечает его также и здесь. Но я считаю, что вне категории цели жизнь вообще не понятна ни в одном ее проявлении. Отказаться от оперирования этим понятием в биологии, по-моему приблизительно то же, что физикам было бы выбросить из своего обихода понятие силы. А ведь сила тоже понятие неразложимое (элементарное) и ни к чему не сводимое. Но мне кажется, что в некоторых областях биологии, например, в физиологии, генетике, пока еще можно успешно работать, не ставя вопроса о цели. Что же касается формы живых существ, то вне телеологического подхода она не понятна ни в онтологическом аспекте, ни в генетическом. Она тогда лишена смысла. А единственное, во что, по-моему, нельзя уверовать, это √ в бессмысленность вселенной. Ведь космос и есть то, что противопоставляется хаосу. Все сводится в конечном счете к вопросу, имеет ли raison d'être метафизика. Говорят (я сам этого не читал), что Кант перед смертью признался, что он всю жизнь боролся с метафизикой и умирает влюбленный в нее.

Вы пишите, что смысл биологических механизмов неотделим от принципа их действия. √ В нашу эпоху упадка морфологии биологи усердно ищут путей совсем избавиться от понятия формы. Они пытаются заменить форму структурой, которая удобно помещается в физиологическом лексиконе. Смысл структуры, действительно, полностью покрывается принципом их действия. Но структура и форма √ далеко не одно и то же. Это, по-видимому, отчетливо представлял А.Г., когда употреблял выражение ╚геометрические параметры╩, одинаково пригодное для обозначения как структуры, так и формы.

Я полностью принимаю приведенное Вами высказывание А.Г. из главы об инварианте, но не нахожу в нем ничего, находящегося в противоречии со своими представлениями. Чувствую, что в нем-то мы с Вами друг друга недопонимаем. Но в чем, √ не могу уловить. Объясняться же в переписке очень трудно. А это письмо роковым образом все распухает.

[...] Между прочим, А.Г. поступил в полном соответствии с этой мыслью (Vollkommenheit в ╚Вильгельме Мейстере╩ [+10]), когда отказался от занятий живописью. Но это было ему облегчено тем, что он был уж очень ярко выраженным ученым. (Кстати, характеризуя себя как Forscher, он скромно умолчал, что он в той же мере еще и Denker, т.е. мыслитель, что далеко не часто совмещается в одном лице). А я так и не могу решить, какое начало во мне главное. Думаю, что равноправны все. Но ведь это самооценка. А в ней никогда нельзя быть уверенным.

[...] С Вашего разрешения я не тороплюсь возвращать Вам прозу О.Э. [+11] Каким-то чудесным образом у меня одновременно оказалась в руках эта книга, рукописи А.Г. и вышедшая в этом году у нас книга Носика о Швейцере (интересная, но не блестящая в литературном отношении) [+12]. Все это теснейше связано внутренне.

Мне очень интересно все, что Вы пишете о своем отношении к поэзии и о любимых авторах А.Г. О каждом имени, которое Вы называете, хочется сказать очень многое. [...] Разве я Вам не написал в предыдущем письме, как я был обрадован фотографиями А.Г.? Помнится, что написал и что именно в ответ на этот подарок послал Вам свои снимки.

8. 18 янв. 72 г., Борок

[...] Как я предполагал, я написал бы свое сочинение о принципе поля несколько иначе, если бы мне были известны материалы, полученные от Вас. И все же, пожалуй, мое решение оставить его в первоначальном виде было правильным. Даже, возможно, его значение для меня самого стало большим именно потому, что благодаря этому становится ясным, что к некоторым своим соображениям, сходным, а иногда и тождественным с высказанными А.Г., я пришел независимо от него. Всякий автор бывает доволен, когда находит с чьей-то стороны понимание и поддержку. Но для меня А.Г. стоит совсем отдельно от всех известных мне ученых. Даже если в чем-либо мы расходимся, меня это нисколько не огорчает и не вызывает у меня досаду, но наоборот, радует, так как показывает, что даже при большом сходстве взглядов двух людей между ними остается еще огромное место для всего их индивидуального. Вероятно, в основе споров заложено стремление к подавлению чужой индивидуальности. Не потому ли так несносны спорщики-профессионалы?

Когда мое ознакомление с рукописями А.Г. только началось, я жадно читал их, ища ответа на определенные свои вопросы. Теперь я читаю их совсем по-другому. √ Без особого порядка, понемногу, что-то перечитываю, а больше всего продумываю мысли и наблюдения А.Г. Сходно с этим читаются стихи и проза больших писателей, слушается музыка, смотрятся картины. Но какая огромная пропасть между всем этим и тем, что составляет у нас теперь сущность деятельности научных организаций, учреждений и занятых в них людей.

[...] Читаю книгу Б Носика о Швейцере. Удивительно, что Швейцер √ музыкант, музыковед, философ и теолог √ в некоторых отношениях, а именно в тех, в которых больше всего проявлялся дух эпохи, много ближе к А.Г., чем ко мне.

9. 4 фев. 72 г. Борок

[...] На Ваше письмо, присланное с книжкой Швейцера, мне следовало бы ответить тотчас. Но по большому опыту я знаю, что быстрые ответы никогда не бывают лучшими.

Ваше положение, действительно, очень трудное. У Вас появилась возможность опубликовать материалы А.Г., пойдя на некоторый компромисс. Можно допустить, что сам А.Г. согласился бы чем-то поступиться. Но в этом случае он непременно внес бы в рукопись некоторые изменения, чтобы не лишить работу целостности. Но кто кроме него самого имеет право соглашаться на что-то или не соглашаться. А уж тем более √ кто имеет право так или иначе изменять написанное им? Любая его работа составляет какую-то часть его автопортрета, а Вы знаете, как ревниво отношусь к своему я сам. Я не осмеливаюсь ставить себя рядом с А.Г. и понимаю, что в отношении публикации своих сочинений я экстремист, а потому никому не могу рекомендовать следовать своему примеру. Но установившиеся между нами отношения позволяют мне сказать Вам, что ни на какое искажение работ А.Г. я бы не пошел. Не думайте, что я считаю свою позицию безусловно правильной. Поэтому, когда я после прочтения Вашей книжки об А.Г. запросил Нину Ник<олаевну> [+13], что думают ее авторы об этической стороне публикации ее в несколько сглаженном виде, я имел в виду только проверку своего собственного мнения об этом. Но тогда речь шла о написанном об А.Г., а сейчас мы говорим о написанном им. Я все же думаю, что изоляция нашей науки должна окончиться в более или менее скором времени (если, конечно, какая-нибудь мировая катастрофа не разразится еще скорей). Если книга будет вполне подготовлена (и думать нечего об исключении из нее недоработанных глав!) и рукопись будет находиться в надежных руках не старого и преданного идеям автора человека, то пусть она будет опубликована в таком виде, как была задумана автором. И ни в каком ином.

[...] Из того, что Вы пишете о литературных предпочтениях А.Г., видно, что наслаждение поэзией было ему доступно. Но он был поглощен научной деятельностью настолько полно, что позволял себе принимать искусство лишь в каком-то дозированном количестве. Вероятно, именно так и поступают ученые с сильным преобладанием научных интересов над всеми другими. И вероятно, я не воспринимаю себя самого как ученого по той причине, что наука, которую я все же очень люблю и без которой свою жизнь не представляю, не обладает у меня никакими привилегиями перед всем остальным, чем я живу. Говорил ли когда-нибудь А.Г. о Тютчеве, поэте совсем особо мне близком? Как относитесь к нему Вы? ╚Лесов таинственная сень╩, конечно, стихи прекрасные. Но разговор о Пушкине вообще нескончаем. Пушкина одного достаточно, чтобы оправдать огромные миллионы лет, в течение которых несчастный и многогрешный Земной шар вертится вокруг своей оси.

Но Пушкин √ автор крупных и наиболее известных произведений, совсем особо прекрасен в небольших стихотворениях вроде ╚Подражаний Корану╩, ╚Песен западных славян╩, ╚Подражаний Анакреону╩, ╚Телеги жизни╩, ╚Пора, мой друг, пора╩, да собственно во всем. И до этого ╚мелкого╩, как и до писем Пушкина, не доходят руки у тех, для кого поэзия не хлеб, а лакомство, разрешаемое себе самому в награду за большой труд, за хорошее творчество в другой области. И уж во всяком случае они не позволяют себе пускаться в океан хотя бы одной только русской поэзии, не говоря уже о европейской. И это действительно опасно.

Если Вы можете прислать мне какие-либо из еще оставшихся мне неизвестными рукописи А.Г.. я буду бесконечно Вам благодарен. Прошу Вас только писать мне, что и когда мне следует Вам возвратить (также и из присланных ранее).

10. 22 февр. 72 г., Борок

[...] Я продолжаю читать ╚Аналитическую биологию╩ и другие рукописи А.Г. Я настолько невежествен в физике, биохимии и молекулярной биологии, что конкретная сущность многого мне недоступна. Особенно это относится к последним частям работы. Но это нисколько не уменьшает моего интереса к ней, потому что во всех ее разделах сверх этого недоступного содержится масса не просто понятного, но совершенно особенно мне близкого. Но самое главное в этой работе то, что она насквозь пронизана научной идеей и именно идеей биологической. А для биологии нашего времени больше всего характерна безыдейность. А это значит, что современные биологи не только не обогащают свою науку идеями (конечно, я имею в виду не мнимые), но что они даже не способны понять настоящую идею. Этим печальным фактом в значительной мере определяется и мое отношение к изданию книги А.Г.

[...] Представьте, какой важности событием было бы нахождение на каком-нибудь чердаке или в чулане большой неизвестной рукописи Коперника или Ньютона.

Если в порядке чуда жизнь всего земного общества вновь примет человеческие черты, как будут потрясены вновь обретшие способность мыслить биологи ╚открытием╩ ╚Аналит<ической> биологии╩. И уж им будет необходим не адаптированный вариант этой работы, а ее подлинник.

11. 5 марта 72 г. Борок

[...] Хотя я почти не знал его лично, я никогда не мог (для себя) характеризовать свое отношение к нему только как уважение. Оно было (и, конечно, есть) чем-то несравненно большим. Я не удивился, что Вы это быстро уловили. А когда личность А.Г. стала не единственным стержнем нашего общения, то оно уже могло быть только дружеским.

Я терпеть не могу никакой мистики. Но сколько раз я замечал, что в моей жизни события складываются каким-то удивительным образом, притом для меня счастливым. Пример этому √ осуществление моего очень давнего желания узнать отношение А.Г. к некоторым крайне важным для меня вопросам. Да и самый факт, что в такой тяжелый для меня период я больше, чем когда-либо, приблизился к очень мне родственной сфере его идей.

18 марта 72 г. Борок

Больше всего у А.Г. меня поражает (или восхищает, или потрясает) √ простите за высокопарность, но никакого выражения поскромнее я подобрать не могу √ сила его понимательной способности (интеллигентности, в европейских языках) не только в области, в которой он работал сам, но и очень далеко за ее пределами.

Это полностью открылось для меня, когда я ознакомился с его рукописями. Но в значительной мере было понятно и до того. Поэтому я √ просто скажу √ со страхом высказал некоторые критические замечания в своем ╚Принципе поля╩, написанном довольно задолго до знакомства с Вами. И я только могу радоваться, что мое невежество в молекулярной биологии еще так слабо сказалось на этом сочинении.

13. 6 апр. 72 г., Борок

[...] Как раз в последнее время меня особенно интересовал вопрос доказательности аргументов (эмпирических или чисто логических), приводимых в обоснование научных теорий. Мне кажется, что этот вопрос √ самый основной для всей науки, что мимо него не может пройти ни один ученый, биолог же √ в особенности. И я был просто обескуражен полнейшим безразличием всех, с кем я заводил разговор на эту тему. Никто не только не выражал никакого мнения по конкретным пунктам, какие я затрагивал, но было ясно, что никто не усматривал даже и смысла в самой постановке проблемы. И как раз одна из последних присланных Вами рукописей А.Г. специально посвящена вопросу доказательства. Я пока успел прочитать эту статью только ╚начерно╩. Но довольно того, что этот вопрос существовал также и для А.Г. Между тем, пока я этого не знал, у меня не было уверенности в здравости моего рассудка. Это только последний, но, как Вы знаете, далеко не единственный пример поддержки, какую я нахожу для себя в работах А.Г.

[...] Я, конечно, никак не мог заподозрить, что в Вашей семье не было никакого места смеху, шутке или иронии. √ Слишком уж живой человек был А.Г. Даже в его поведении на научных заседаниях очень ясно сказывалась его естественность. А она у человека такого интеллекта и интуиции несовместима ни с какими атрибутами мещанства, в том числе и с постничеством. И их не может быть в его семье. Но в то же время я считаю вполне понятным, что глубокое и страстное увлечение своей основной деятельностью настолько поглощает человека, что у него не остается сил, да и времени, для расходования их на другие занятия, хотя бы он и понимал их интерес, как его понимал А.Г.

13. 24 апр. 72 г., Борок

[...] Присланная Вами статья ╚О дедуктивном методе в биологии╩ также затрагивает один из самых близких вопросов. Но таковы почти все рукописи А.Г. Благодаря им очень многое для меня прояснилось. И мне кажется, что именно теперь я мог бы изложить свои взгляды в виде более или менее цельной системы. Но это для меня уже заведомо неосуществимо. Хорошо уж и то, что сам я получил так много.

[...] А все не могу, пусть и беспочвенно, не мечтать хотя бы только о пересмотре всего, что Вы мне прислали, с тем, чтобы хоть без особого порядка, высказаться по поводу мыслей А.Г. о предметах особенно для меня важных, но не привлекающих внимания других биологов. Я не имею права роптать на свою судьбу. Но я дорого дал бы за то, чтобы получить оставленное А.Г. богатство при лучшем своем физическом состоянии.

14. 5 мая 72 г., Борок

[...] Присылаемые Вами рукописи А.Г. я прочитываю при первой возможности. Но до самого недавнего времени я считал, что необходимо все их перечитать систематично заново. Между тем некоторые из них я уже перечитал, а отдельные и не один раз. И это навело меня на мысль, что теоретические сочинения А.Г. мне следует не читать в обычном смысле, а путешествовать по ним. Это значит, что надо взять любую из папок, в которых хранятся рукописи А.Г. и полистать их. Очень скоро при этом натолкнешься на что-то, что привлечет внимание. Это может оказаться и тем, что ускользнуло от меня при первом чтении, и тем, что я уже перечитал внимательно, но в чем только сейчас нашел новую сторону. Несколькими строками выше я сказал ╚мне следует читать╩. Ударение здесь на ╚мне╩. Я не рекомендую такой способ чтения каждому.

Вы помните стихотворение Тютчева

╚Нет, моего к тебе пристрастья╩?

Оно кончается:

Бродить без дела и без цели
И ненароком, налету,
Набресть на свежий дух синели
Или на светлую мечту... [+14]

Вероятно, не один читатель подумал, что автор этих стихов, раз он бродит без дела и без цели √ лентяй. Но некоторые поэты, как и ученые, никогда не прогуливаются без дела. √ Они всегда думают или воспринимают что-то из чего потом рождается идея, мысль. Но это, конечно, индивидуально. У многих художников или ученых рождение идей происходит иначе и при другой обстановке. Мне тютчевский способ ближе. Но я брожу не только по лугам и рощам, но также и по книгам. Конечно, не по всем, а по богатым мыслями. Я не могу сразу загружаться огромным их количеством и непременно в том порядке, в каком они располагаются в такой книге. Но какое наслаждение ╚случайно╩ набресть на свежий дух синели. А не меньшее √ обнаружить, что очень тобой любимый и ценимый автор высказывает мысли, которые ты считал своими собственными. Совершенно чистосердечно говорю Вам, что никогда при таких находках я не жалел об утрате своего приоритета. И уже не в одном случае мне приходилось отказываться от него в пользу А.Г., а в самое последнее время также в пользу Казальса [+15].

Статью А.Г. о нормировке и детерминации я не знаю. Конечно, очень хотел бы ее прочитать. И Евгении Соломоновне [+16] буду глубочайше благодарен за присылку ее воспоминаний. Кажется, я писал Вам, что Радль, задавшись вопросом, что же, в конечном итоге, самое интересное в науке, ответил на него: биографии ученых. Этот парадокс, как и всякий другой, все же наполовину правдив. √ Я нахожу, что теория естественного отбора вполне гармонирует со скучной фигурой Дарвина. Примитивная Persönlichkeit Павлова была причиной моего нежелания сколько-нибудь глубоко знакомиться с его учением. И, vice versa, для меня имеет значение все, что относится к биографии А.Г.

15. 22 мая 72 г., Борок

[...] Портрет А.Г. сложился для меня так полно, что думаю, добавить к нему что-нибудь совсем новое трудно. Но это нисколько не уменьшило интереса и удовольствия, с каким я прочитал воспоминания Евг<ении> Соломоновны. Удивительно, что, чем больше я соприкасаюсь со всем, что относится к А.Г., тем ясней вижу, до чего я во всем отличаюсь от него и как, несмотря на это, он становится для меня все более понятен и близок. И это иррационально. Но я теперь начинаю задумываться, есть ли в жизни хоть что-нибудь не иррациональное.

Вопрос ╚что было бы, если было бы?╩ один из самых глупых. И все же он постоянно встает сам собой из-за неодолимого желания узнать то, что узнать невозможно. И вот какой вопрос именно такого характера вызвало у меня чтение воспоминаний Евг<ении> Сол<омоновны> √ А.Г. затратил массу труда и времени на работу, имевшую цель убедить других ученых в строгости своих опытов и в справедливости выводов, к каким он пришел. Но ведь митогенез для него, как для ученого такого масштаба, был не самоцелью, а лишь необходимым этапом на пути к решению дальнейших вопросов, намеченных им с такой определенностью.

Я подумал: ╚что было бы, если бы╩, будучи сам, пусть даже и не абсолютно, уверен в своей правоте, решил игнорировать критику своих оппонентов и идти своим путем дальше?

Во-первых, дальнейшие исследования принесли бы новые, сами по себе важные результаты и таким образом или подтвердили бы правильность его положений, или, что не менее ценно, открыли бы ему какую-то допущенную им ошибку, которую он, конечно, не устрашился бы признать и принялся бы искать новых путей.

Во-вторых, √ в этом я почти уверен √ отсутствие реакции со стороны А.Г. на придирчивую критику охладило бы полемический, т.е. чисто спортивный, пыл тех, кто с ним спорил. А успокоившись, они или некоторые из них перестали бы так категорично отрицать возможность правоты А.Г. И это заставило бы их с тем большей тщательностью поставить новые эксперименты и тем беспристрастнее продумать ход его мыслей, чем меньше он уделял бы внимания всему, что делал для опровержения их возражений. Если даже я и ошибаюсь в публичном эффекте такого поведения А.Г., то совершенно уверен, что он сильно сэкономил бы свое время и силы. А его творческая мысль имеет такую ценность, что, по-моему, даже и не так уж важно, во всем ли он безусловно прав.√ При всех обстоятельствах она сохраняет свою главнейшую роль √ роль редкой силы импульса к подлинному познанию.

В предыдущем письме к Вам я писал, что чтение работ А.Г. для меня не подобие прохождения какого-то курса, а нечто вроде посещения картинной галереи (конечно, в те времена, когда в них можно было не просто увидать много картин, но также в обычной тогда музейной тишине глядеть сколько хочешь на некоторые и думать о том, что видишь). Буквально несколько дней тому назад я совсем по-новому оценил замечание А.Г. о неудержимости онтогенеза. И я чувствую себя обогащенным. Вероятно, сходное чувство обогащения появляется у воспетого в традиционной манере бизнесмена после поглощения еще одной крупнейшей фирмы. Разница между мной и этим господином та, что он тот час же принимается реализовать свое приобретение, а для меня такая возможность крайне проблематична. Впрочем, за последние годы я столько раз ошибался в своих ожиданиях, что, кажется, теперь не удивлюсь ничему, √ ни хорошему, ни плохому.

16. 11 июня 72 г., Борок

Мне было бы очень грустно, если бы у Вас сложилось и осталось впечатление, что я недооцениваю значение митогенеза, а значит, и научного творчества А.Г. в целом. Ведь меня самого огорчает всеобщее непонимание самой сути того, что он создал. Но митогенез, о котором большинство (по крайней мере не-биологов) знает только понаслышке (╚лучи Гурвича╩), еще как-то привлекал к себе внимание. Концепция поля известна большинству биологов. И меня удивляло и даже злило, как злит тупоумие Майра [+17], что они не замечают совсем новых перспектив, какие она раскрывает перед их наукой, что наконец-то в биологии появилась настоящая и чисто биологическая теория. (Я не говорю о понятии типа, введенном Гете. Оно до сих пор не разработано и в своем зачаточном состоянии не может претендовать на значение теории. Между прочим, понятие типа и поля очень родственны).

Высказываться о митогенезе по существу я не могу из-за недостаточности специальных познаний. Но мне казалось, что я понимаю и его научное значение, и огромную роль, какую он играл в самой жизни А.Г. Митогенез, как особое, новое учение или раздел биологии (сравнимый, например, с рефлексологией, механикой развития и т.п.), был целиком создан А.Г., что уже одно дает ему право занять почетное место в науке.

Но это учение возникло и выкристаллизовалось в процессе разработки более широкой и общей концепции поля. Это я и имел в виду, сопоставляя, учение о митогенезе с теорией поля. Думаю и теперь, что это предметы различных масштабов. И в этом мнении меня дополнительно укрепляет приводимое Вами позднее высказывание самого А.Г., именно, √ его сомнение в возможности дальнейшей разработки концепции поля на основе углубления учения о митогенезе.

Совсем другое дело значение проводимых исследований в жизни ученого. Это уже скорее область психологии. Ведь большие научные идеи возникают внезапно. Они приходят как некоторое озарение. Это создает впечатление, что на их открытие ученый не затрачивает труда. Впечатление ложное, так как обычно не учитывается незаметный внешне труд, который абсолютно необходим, чтобы это озарение снизошло. Но все же остается фактом, что очень часто, даже по большей части, на добывание фактов, подтверждающих состоятельность новой идеи, автор затрачивает во много раз больше сил и времени, чем их ушло на внутреннюю работу, приведшую к ее зарождению и созреванию. И это особенно справедливо для биологии, в которой эксперимент не имеет такой доказательности, как в физике. И здесь нельзя привести лучшего примера, чем история митогенеза, заполнившего столько лет жизни А.Г. и поглотившего такую массу труда. Зная это, как я мог бы не понять, чего стоило ему и его сотрудникам это его детище и как оно должно быть дорого ему и Вам.

Я знаю, что А.Г. не любил споров и что полемический азарт был ему чужд. Но в то же время он не был человеком бесстрастным. Наоборот, √ сильная эмоциональность проявлялась у него и в жизни, и в науке. Непонимание его идей, а тем более недоброжелательное и предвзятое отношение к ним, он, несомненно, воспринимал не безболезненно. Поэтому я даже и не сомневался, что какая-то доля его времени и энергии затрачивалась на ответы оппонентам или на постановку дополнительных экспериментов, вызванных их возражениями. Но это, конечно, не больше, чем мое допущение, которое может быть и безотносительным.

Замечание А.Г. о неудержимости онтогенеза направило мои мысли к его же детищу √ к динамически преформированной морфе. А.Г. очень хорошо написал, что его отношение к своей научной продукции сходно с отношением к детям. Пользуясь этим сравнением, я скажу, что морфа оказалась сироткой. Но я продолжаю ее обожать и не забуду никогда, что именно через нее я понял, как глубоко коренится мое влечение к морфологии и как органично оно связано со всеми другими моими интересами. И она же навсегда определила мое отношение к самому А.Г. уже в то время, когда я знал его совсем мало. О связи морфы с неудержимостью онтогенеза сколько-нибудь коротко никак не напишешь. Но я уже смирился с тем, что появляющиеся у меня теперь мысли так и остаются при мне. Жалею только, что прочитал теоретические работы А.Г. так поздно, хотя и понимаю, что сожаление так же бессмысленно, как досада, гнев и некоторые другие эмоции.

17. 4 сент. 72 г., Борок

В ╚Натурфилософских понятиях╩ нет ничего, в чем я мог бы разойтись во взглядах с А.Г. В то же время из статьи видно, что мне не пришлось бы объяснять ему свою позицию. Она ему была заранее понятна и тоже не вызывала бы у него принципиальных возражений. Все дело только в различии наших индивидуальных склонностей или, если хотите, характеров.

У А.Г. интересы научные очень определенно преобладали над всеми остальными. Он был настолько поглощен своими исследованиями и так ждал от них дальнейших важных результатов, что не разрешал себе отвлекаться от них в сторону предметов, хотя и заманчивых, но, во-первых, более зыбких, и во-вторых √ и не абсолютно для него насущных.

Другое дело у меня. √ Искусство и все, что относится к людским взаимоотношениям, занимает меня не меньше, чем наука. Да и в ней мне ближе всего морфология, т.е. дисциплина, вплотную примыкающая к искусству. Бодлер прекрасно сказал √ ╚La forme est indépendante de la matiére et ce ne sont pas les molécules qui constituent la forme╩ [+18].

Истина, познаваемая интеллектом, основана на наблюдении явлений, которые ее демонстрируют. Но есть и такие явления, в которых истина только манифестируется. Конечно, демонстрируемое более достоверно и объективно. Но зато манифестируемое имеет более глубокий смысл. Помните ли Вы у Фета:

Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной.
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?[+19]

Относительно неудержимости онтогенеза я опять иду дальше А.Г. и думаю, что неудержимость свойственна не только этому виду органического развития. И здесь А.Г. удивительно чувствует то, что в данном явлении лишь манифестируется. Но он и здесь останавливается на пороге, отделяющем науку в строгом ее понимании от натурфилософии. Я считаю, что в неудержимости с необходимостью манифестируется целенаправленность. Мне кажется, что эта мысль и заключена в констатирующем замечании А.Г. Но только в виде намека, который он себе разрешает как максимум дозволенного для Forscher'a.

Я думаю все же, что ценность любого познания больше всего зависит от силы интеллекта и интуиции познающего. Стремление коснуться ╚стихии чуждой, запредельной╩ тупицу затащит в болото, а перед человеком одаренным может открыть огромные новые перспективы.

Ваше сообщение, что имя А.Г. неоднократно упоминалось на биофизическом конгрессе, само по себе утешительно. Но, с другой стороны, чего можно ожидать от ╚биофизиков╩ (пишу это слово в кавычках, потому что так и не могу понять, что составляет предмет этой науки) при теперешнем состоянии теоретической мысли в биологии? Разговаривая между собой о поле, эти небиологи и недофизики роются в чужих вещах в отсутствие их хозяина. Удастся ли Вам и Льву Вл<адимировичу> [+20] удержать их в границах грамотности?

18. 27 сент. 72 г., Борок

╚Спасибо большое Вам за книжки и за воспоминания В.В. Половцевой [+21]. Они, как я мог понять, представляют собой выдержку из ее более общих воспоминаний. Но я с интересом читаю все, что так или иначе относится к А.Г.

Вскоре после первого ознакомления со статьей о натурфилософских понятиях я принялся записывать свои соображения, вызванные этим чтением. С тех пор перечитывал эту статью, а также некоторые разделы других рукописей А.Г. и пришел к выводу, что писать мне, собственно не о чем. √ Ни одно положение А.Г. не вызывает у меня возражений. В то же время к некоторым вопросам я подхожу отлично от него. Но во всех таких случаях при внимательном чтении видно, что А.Г. предвидел возможность такого подхода и не отрицал его законности, но считал это делом вкуса, вернее √ характера или темперамента, а еще лучше √ индивидуальности автора.

В настоящее время я могу считать, что нашел у А.Г. ответы почти на все вопросы, какие хотел бы ему задать. Осталось невыясненным немногое. √ Например, в ╚Натурф<илософских> пон<ятиях>╩ А.Г. приводит известные слова Канта о переживаниях, вызывающих у него идею Бога. Это √ ╚звездное небо надо мной и моральный закон во мне╩. [+22] По-видимому, звездное небо здесь имеет самый общий параболический смысл, соответствующий понятию Космоса в противопоставлении Хаосу. Космос √ любая упорядоченность, организация, гармония, красота. Из того, что Кант говорит о звездном небе и о моральном законе раздельно, можно заключить, что красота и добро для него понятия разных рядов. Я же считаю, что добро также одно из проявлений творческого начала, составляющего сущность Космоса. Поэтому для меня упоминание о моральном законе в дополнение к звездному небу было бы излишним. А для А.Г.?

Еще я как-то допускаю, что человек, глубоко воспринимающий искусство, может все же соглашаться, что красота и правдивость лучших его образцов не абсолютна. Но что делать с кантовским категорическим императивом, т.е. с тем, что он в этом изречении называет моральным законом? Это ведь тоже абсолют. Прямого ответа на этот вопрос А.Г. не дает нигде. Но мне постоянно вспоминается горечь, сквозящая не в одном месте его биографических записей. И при этом приходил на память Trostlösigkeit des Materialismus [(заглавие одного раздела книги Дойссена √ (Deussen, Elemente der Metaphysik)].

[...] Мое отношение к Казальсу сходно с отношением к А.Г. Именно поэтому мне так и остался неясным вопрос о приспособлении ╚Анал<итической> биологии╩ к опубликованию. Я совсем не уверен, что прав в своем максимализме. Совершенно ясно, что полная бескомпромиссность просто невозможна. А где граница между допустимыми и недопустимыми уступками? Единственным судьей в этом мог бы быть только А.Г. сам.

19. 28 окт. 72 г., Борок

Было бы очень печально, если бы я считал, что вся жизнь состоит из одних радостей. Только полное понимание трагизма жизни с начала до конца и собственный опыт глубокого и не кончающегося страдания дают право сознательно принять жизнь такой, какова она есть, и считать ее в конечном итоге прекрасной. Но это мне кажется возможным только при убеждении в существовании абсолютного начала. После сказанного Кантом нет надобности говорить об источниках представления об абсолютном. Я только добавлю, что не могу представить никакого порядка, никакого космоса, возникшего без участия творческого начала и вопреки законам вероятности. Постигнуть его природу невозможно. Но мне довольно убеждения, что оно существует и дает знать о себе с такой силой (во всяком случае √ мне), манифестируясь во всякой красоте и во всяком добре. Тем самым оно и меня обязывает служить этим началам и одновременно лишает права считать себя хоть в чем-то обиженным судьбой или людьми. Когда я говорил о горечи, прорывающейся в биографических записях А.Г., то имел в виду не грустные ноты, звучащие в них. Они не только законны, но их просто не может не быть у человека такой духовной организации, какая отличала А.Г. Но мне кажется, что без полного единства разных сторон индивидуальности (интеллектуальной, эстетической и моральной) абсолютное начало не может быть воспринято так органично, как воспринимал его Бах. И это единство было источником высшего умиротворения, которое в его музыке, вероятно, слышно каждому, кто понимает ее бессловесный, но в то же время самый точный язык. А.Г. не разрешал себе вторгаться в области, в которых интеллект не имеет полной власти, хотя ему эти области никак не были неведомы. В этом я и вижу его аскетизм. А в аскетизме, при всем возможном благородстве его мотивов, всегда есть какой-то элемент насилия над собой, нарушения душевной гармонии. И это порождает горечь.

Конечно, то, что я сейчас пишу, крайне субъективно и я не удивлюсь, если окажусь в этих рассуждениях неправым. Но как раз в Вашем письме, на которое я сейчас отвечаю, я нашел прямо-таки удивительное подкрепление для своих домыслов. Это слова Гете о музыке Баха. Они меня потрясли. Вероятно, на меня когда-то сильно подействовало, что Гете не обратил внимания на посвященные ему романсы Шуберта, и я решил, что музыка была ему чужда. Теперь вижу, что ужасно ошибался. Он написал о Бахе, как только он один мог, √ гениально и не просто верно, а с непререкаемостью откровения, как я попытался выразить в словах ╚И гетевских вспышки прозрений╩ (простите, что нахально всунул свою персону в разговор о двух таких гениях). И так он не мог бы сказать, если бы разные стороны его духа не составляли полнейшего единства.

20. 3 дек. 72 г. Борок

[...] Нужно внести ясность в то, что я у А.Г. называю аскетизмом. Конечно же в этом нет ничего от вериг, постничества, отметания всего земного. Нет также слепоты и глухоты ко всему окружающему в погоне за прекрасной идеей. Лучше всего я могу объяснить, что думаю, признав на помощь Тютчева. √ Вспомните конец его стихотворения ╚Через ливонские я проезжал поля╩. √

С улыбкою двусмысленной и тайной √
Так отрок, чар ночных свидетель быв случайный,
Про них и днем молчание хранит. [+23]

Эта улыбка отрока, бывшего свидетелем чар, и видится на лице А.Г.. когда заходит разговор о явлениях, которые не демонстрируются, а лишь манифестируются. Ночные чары √ тайны мира идей. Улыбку, названную двусмысленной и тайной, в прозаическом изложении можно назвать загадочной. Она свидетельствует, что разговор с отроком ведется не впустую, что он понимает о чем идет речь. Иначе была бы не улыбка, а раскрытый в недоумении или удивлении рот. Отрок продолжает хранить молчание в надежде, что найдет широко распахнутую дверь в чудесный мир, в который ему пока удалось лишь случайно заглянуть. Эту дверь искал до конца своих дней и А.Г. Искал с удивительной изобретательностью. Помните, я Вас спрашивал об отношении А.Г. к Бергсону? √ Мне это было важно потому, что Бергсон отрицал существование такой двери. К этому же все больше склонялся и я. И меня это не расстраивало. Даже скорее наоборот. √ Через искусство и через общение с живыми существами, прежде всего √ с людьми, мир идей раскрывается с такой полнотой и силой, каких я не могу ждать от познания интеллектуального, тоже, конечно, приносящего огромное удовлетворение. Но А.Г. уже в силу того, что его взгляды формировались в период монопольного господства позитивизма, по-видимому, требовал абсолютно убедительного доказательства ограниченности средств разума для постижения всех проявлений жизни. А до получения такого доказательства он отказывался высказывать что-либо, чего нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Этот отказ я и считаю проявлением аскетизма. Очень может быть, что термин аскетизм в приложении к такому живому человеку неудачен. Я теперь и сам вижу, что в этом случае правильнее было бы говорить о научном целомудрии. Если Вы с этим согласитесь, то, я думаю, мое отношение к А.Г. Вы сможете принять уже полностью.

[...] В принципе все всегда решается просто. Но ... √ ведь буквально каждый жизненный принцип хорош и справедлив. А ведь они часто бывают взаимно противоположны. Можно принять, что в основе всякого стремления к своему публичному выявлению лежит тщеславие или, в лучшем случае, √ честолюбие, т.е. качества не очень почтенные. Но между тем это желание свойственно и людям безупречной морали. И можно выставить обратное положение. √ Делать что-либо только для собственного удовольствия эгоистично. Что же выбрать? Этот вопрос очень непростой. Он занимал многих. Его решал для себя Паскаль и разные его решения были противоположны. Думал о нем и А.Г. Его ответ, как всегда, был прежде всего остроумен. Но, как тоже многие, искусно уклончив.

21. 1 янв. 73 г., Борок

Я все же чувствую, что недостаточно разъяснил, что я понимаю под аскетизмом или целомудрием, говоря об А.Г. √ Это ведь никак не его самозабвенное увлечение своей работой. Оно свидетельствует о его сильном темпераменте и жизненном полнокровии, что совсем не вяжется с обычным представлением об аскете как о самоистязающемся постнике. И в этом смысле ╚аскетический╩ √ эпитет отрицательный. Но когда творческая личность стремится к достижению большой цели и ради этого удерживается от увлечения предметом, соблазнительность которого ей вполне понятна, то это аскетизм в самом высоком значении.

Для меня все же несомненно, что А.Г. не принимал гетевского положения об исконном единстве науки и искусства и о неизбежном восстановлении его в будущем. И в этом неприятии, я думаю, не мог не сказаться трехвековой культ разума √ Вы ведь подтвердили мое предположение, что, отказавшись от своего гениального, на мой взгляд, представления, о преформированной морфе, А.Г. облегченно вздохнул.

Можно привести и другие примеры самоограничения, вызванного его нежеланием переступать границы интеллектуального постижения жизни. При этом меня восхищает остроумие и изобретательность, с каким он обходил скользкие вопросы. Форма √ сама по себе предмет очень коварный. А.Г., в высокой мере наделенный способностью воспринимать искусство и чувствовать природу, не мог не понимать, что она (форма), по выражению Бодлера, ╚не состоит из молекул╩. Это обстоятельство тревожит тех, кто во что бы то ни стало хочет удержаться на строго рационалистической позиции. Независимо друг от друга два моих приятеля предложили изгнать слово ╚форма╩ из биологии, заменив его термином ╚структура╩. Этот выход был бы слишком наивен для А.Г., так как различие между формой и структурой элементарно ясно. Он изобрел нечто приемлемое для всех, введя в свой обиход нейтральное выражение ╚геометрические параметры╩. К нему никто не сможет придраться. Но я вижу в этом изобретении обход явления, которое гораздо больше манифестирует, чем демонстрирует. Если объект биологии √ проявления жизни, то почему из нее исключено все, что относится к жизни человека? Насколько я помню, А.Г. не входит в сколько-нибудь подробное рассмотрение этого вопроса, но в одной из рукописей он мельком упоминает, что все, относящееся к человеку (конечно, кроме анатомии и элементарной физиологии) принято считать предметом других наук. Что принято, √ это факт. Но я считаю, что принято лишь по горькой необходимости.

Крайне редко в одном человеке совмещаются особая конкретность мышления, необходимая биологу для усвоения массы отдельных фактов, не укладывающихся ни в какие формулы, со способностью оперировать особо тонкими и отвлеченными понятиями. Я давно думал и даже писал об этом. Но тогда в качестве примера такого редкого совмещения мог привести лишь Гете. Теперь в лице А.Г. я вижу еще один пример. И теперь еще больше уверился, что подлинному биологу необходимо понимать язык искусства.

А.Г. писал, что занятие биологией не требует каких-либо специальных способностей. Но такие способности необходимы только художникам, а из ученых лишь математикам. Вряд ли есть специальные способности к физике, к химии, геологии и т.п. Но большим ученым в каждой из этих областей требуется сочетание различных положительных качеств, из которых одно или два совершенно необходимы. Нельзя, например, быть физиком тому, кто явно не ладит с математикой. А кроме того нужно иметь особый интерес к самому предмету данной дисциплины. Биолога должны интересовать растения или животные сами по себе, а зоолог должен непременно животных еще и любить в самом прямом значении этого слова.

Представьте, что ╚Versuch einer synthetischen Biologie╩ [+24] я никогда не держал в руках, хотя о существовании этой работы знал. Сейчас, несмотря на то, что из-за плохого самочувствия делаю всего за день очень мало, все же не мог не схватить ее с жадностью. Я всегда плохо знал физиологию и поэтому многое в этой книжке мне просто недоступно. Но она √ очень важная часть автопортрета А.Г., в котором мне интересно все. И в ней, как в любой его работе, много имеющего самый общий интерес.

22. 22 янв. 73 г., Борок

[...] Уже давно никакие серьезные вопросы у нас не решаются в б<ыть> м<ожжет> открытых дискуссиях. Чтобы добиться своей цели, у нас нужно искать ╚сильную руку╩. Но и противоположная сторона старается найти подобный же противовес. И спорный вопрос решается в пользу того, чья ╚рука╩ сильнее. Но во всех случаях эта рука принадлежит человеку, совсем не компетентному в разбираемом вопросе. Читая Ваши соображения относительно печатания работ А.Г., я с грустью думаю. √ Где она, наша сильная рука? И кто из нашего круга может до нее добраться? И какую руку отыщут противники распространения идей А.Г.? И в случае, если наша рука пересилит, как обкорнают его работы блюстители идеологической чистоты, при всех обстоятельствах все же неизбежные? Самое тяжелое в нашей жизни √ сознание собственного бессилия в попытках хоть в чем то добиться справедливости. Об этом и говорится в моем сочинении о строгости закона.

[...] Еще и еще раз благодарю Вас за ╚Versuch einer synthetischen Biologie╩. Ведь я не задаюсь целью проследить развитие взглядов А.Г. Поэтому чтение его работ в хронологической последовательности для меня не необходимо. Конечно, каждая новая содержит нечто сказанное в предыдущих. Но в каждой много своего особенного, в частности, также и в этой, написанной как мне показалось, с наибольшим блеском.

23. 18 февр. 73 г., Борок

[...] Все же идеи большого мыслителя могут веками оставаться без отклика, даже если они опубликованы. Причины этого очень различны. Меня поражает, что я ни у кого не нашел упоминания о важнейших для научного познания высказываниях Паскаля о различии между esprit de géometrie и esprit de finesse. Казалось бы, они должны были привлечь внимание Канта, Гете, Бергсона и А.Г. Трудно допустить, что я первый оценил их значение для определения области интеллектуального познания или что они так наивны, что философски образованные люди не считают возможным говорить о них всерьез. Но Гете сам говорил нечто очень сходное о том, что Паскаль называет esprit de finesse, а я наглядным познанием. А сколько замечательных мыслей навсегда потеряно вместе с книгами или рукописями, в которых они высказаны!

Биология в наши дни вообще находится в глубоком упадке, а потому трудно ожидать, чтобы в сколько-нибудь скором времени появились полноценные читатели работ А.Г. И все чаще приходят на ум парадоксальные слова Радля, что самое интересное в науке √ биографии ученых. Я бы только вместо ╚биографии╩ сказал ╚автопортреты╩.

[...] Чтение Пруста не прогулка в погожий день по красивой местности, а утомительное лазанье по горам. Но вскарабкавшись с трудом на какую-то вершину, вдруг видишь необычайной красоты и совсем неожиданный пейзаж. Подобным же чтением был для меня и Гетевский ╚Вильгельм Мейстер╩. Может быть, в таких произведениях глубина и оригинальность мыслей решительно преобладают над интересом развертывающегося повествования. Но ведь нечто очень похожее получилось у меня с чтением работ А.Г. Я Вам писал, что знание поздних не ослабляет интереса к чтению написанных им раньше. И ведь опять вспоминаются слова Радля, опять идея автопортрета.

24. 5 февр. 73 г., Борок

[...] По-видимому, я как-то не точно выразился о своем богатстве, имея в виду рукописи А.Г. Я никак не хотел сказать, что не знаю, что с ними делать. Это я знаю очень хорошо, потому что даже отрывочное чтение любой из них наталкивает меня на мысль о самых близких мне вещах. Но беда в том, что теперь эти мысли никуда не уходят дальше моей головы. Ведь прежде я непременно бы реагировал на прочитанное какой-то записью на бумаге, пусть хотя бы самой краткой, но с намерением развить это замечание, а главное √ с надеждой это намерение осуществить.

Краткое замечание А.Г. о традиционной обособленности от биологии того, что относится к человеку, я прочитал не в той главе ╚Анал<итической> биол<огии>╩, о которой Вы пишете, а в какой-то другой рукописи. Но он только отметил это, не высказывая собственного мнения на этот счет.

До чего же одинок человек на свете. Меня поразило Ваше сообщение, что А.Г. ни у кого не нашел никакого отклика на свою натурфилософскую статью. По-моему, даже для него она исключительно богата содержанием. Но я все больше укрепляюсь в мнении, что поднять биологию на подобающую ей высоту способен только ученый, полноценно воспринимающий искусство. Он может ни в одном своем писании не упомянуть ни о Бахе, ни о Пушкине, но чисто научная его мысль парит на большей высоте, если ему понятно, каких вершин духа достигали эти гении. Я говорю о биологии, а не о естественных науках вообще, потому что именно она некоторыми своими важнейшими сторонами так тесно примыкает к искусству. Воображаемый универсальный историк определил бы место А.Г. полностью в разделе науки. Но я не могу отказаться от убеждения, что на его научном творчестве отразились все стороны его индивидуальности. Думаю, что сам он не стал бы категорично это отрицать.

25. 1 марта 73 г., Борок

Из того, что я узнал об А.Г. не из его работ, а от Вас, у меня сложилось такое представление о его отношении к искусству. √ Живопись, несомненно, была глубочайше близка ему и правильнее было бы сказать, что А.Г. ее не воспринимал, а переживал.

Следующее по силе воздействия место у него, мне кажется, занимала музыка, а литературе принадлежало третье. О человеке, способном наслаждаться ╚Фаустом╩, нельзя подумать, что ему неведома настоящая сила поэзии, потому что ╚Фауст╩, несмотря на его большой объем, на форму (трагедии) и на колоссальную насыщенность идеями и мыслями, все же прежде всего √ чистейшая лирика. Но из-за невозможности объять необъятное каждый, даже в своей специальной области, принужден делать какой-то выбор, а по нему можно судить об относительной глубине разных его интересов.

26. 31 марта 73 г., Борок

Мне было очень утешительно и приятно узнать, что идеи А.Г. встречают настоящий и хороший интерес в среде научной молодежи. Я не сомневаюсь, что они поймут многое. В том числе и то специальное, о чем не могу судить я из-за незнания современной физики, физиологии, биохимии и т.д. А это-то им как раз понятнее всего. Но именно это, я думаю, может затруднить для них восприятие того, что для меня в таком ученом самое значительное, - его автопортрета. Гетевские Фауст и Вагнер в науке вечны. Они всегда рядом и никогда Вагнер не поймет Фауста, которому сам он понятен. И не только понятен, но необходимо весь заключен в нем самом, так как иначе он не может быть Fachmannóм [+25] .

Для вящей выпуклости характера Гете своего Вагнера окарикатурил. Но, конечно, далеко не все Вагнеры смешны и глуповаты. Вполне Вагнером, по-моему, был и Дарвин. Но А.Г. был Фаустом, т.е. ученым-мыслителем. Можно по-разному относиться к эволюции его идей, т.е. можно с ним вместе переходить на его новые позиции или же предпочитать прежние. Но самый факт, что последние были когда-то им разработаны, нельзя вычеркнуть из его автопортрета. А меня в нем особенно поражает уникальное, полное сочетание черт морфолога и физиолога. Мне всегда казалось, что у биологов эти черты разделены так же альтернативно, как у математиков способности к анализу или к синтезу. Ни один морфолог не воспринимал феномен формы живых существ и их структуру с таким пониманием, так ярко и глубоко, как А.Г. И это органически связано с сильным развитием эстетической стороны его индивидуальности. И в то же время он последовательно отдаляется от морфологии в сторону физиологии.

Буквально на этих днях я обратил внимание, что в 1923 г. А.Г. опубликовал ╚Versuch einer synthetischen Biologie╩, а свои последние годы он посвятил аналитической биологии. Я нахожу это симптоматичным.

А.Г. считал, что специальных биологических способностей не существует. А какие вообще специальные способности могут быть у ученых, кроме как у математиков? Но каждый ученый избирает себе дисциплину в соответствии с каким-то комплексом своих интересов и возможностей. Нельзя, например, стать физиком, будучи абсолютно неспособным к математике. С биологией, действительно, кажется, что дело обстоит проще. Но это справедливо только для биолога, не сознающего, что в настоящее время его дисциплина, при всей массе накопленного фактического материала, находится на уровне, который физика переступила уже несколько веков назад. И это прежде всего выражается в том, что до сих пор не существовало настоящей биологической теории.

А я совершенно убежден, что создать ее может только ученый, наделенный (и в сильной степени) почти взаимоисключающими способностями, из которых особенно важна художественная одаренность.

Если Вы помните, я писал, что появление такого биолога √ событие очень маловероятное, но все же не совсем исключенное, так как таким был Гете. Когда я это писал, я еще не был знаком со многими работами, а главное √ с рукописями А.Г. Теперь мне ясно, что кроме Гете я мог бы назвать и его. Я написал это сейчас, чтобы задать Вам вопрос. √ Воспринимают ли молодые биологи, о которых Вы пишете, эти черты автопортрета А.Г.? Если да, то большего ожидать уже нечего. Но мне кажется, что даже при хороших способностях современному молодому ученому вряд ли доступен уровень общей образованности, необходимой для понимания задач, какие ставил и решал А.Г.

Но, конечно, очень хорошо уже и то, что среди них встречаются такие, которые видят или хотя бы улавливают в теоретических работах А.Г. нечто, о чем нет и речи в современной биологической литературе и что они хотят себе уяснить.

27. 14 апр. 73 г., Борок

Мне очень понятны Ваши затруднения при переводе Histologischen Grundlagen [+26]. В полной мере испытал их сам. Переводить вообще нелегко. Это совсем не то, что просто понимать при чтении. Переводчик может хорошо понимать особый оттенок какого-нибудь иностранного термина, часто даже очень обычного, но не имеющего полноценного эквивалента в языке перевода. Но мне только сейчас пришло в голову: а зачем вообще переводить эту чудесную книгу? Русский ученый, которому по-настоящему (не по-алпатовски) нужно знать работу А.Г., должен обучиться немецкому языку. Ведь стиль А.Г. √ одна из черт его индивидуальности. Я уверен, что, если бы он писал эту книгу по-русски, она сильно отличалась бы от Вашего перевода даже при допущении, что Вы сделаете его безукоризненно. Когда я прочитал ╚Дон Кихот╩ в оригинале, я подумал, что, если бы Сервантес был, например, французом, он, возможно, вообще не написал бы ╚Дон Кихота╩, но непременно написал бы не менее гениальное произведение по-французски. ╚Д<он> К<ихота>╩ можно написать только одного и только на испанском языке.

За время болезни я смирился с неполноценным существованием, но все-таки не без грусти думаю, что теперь, когда почти все работы А.Г. мне стали доступны, я могу только что-то выклевывать из них. А нужно читать их совсем по-другому, т.е. не для ╚информации╩, а с обдумыванием, с неоднократным возвращением к уже прочитанному и т.п. Но все же во мне (не только в этом) что-то противится капитуляции, не хочется совсем расставаться с надеждой прочитать все, что у меня есть, как следует. Поэтому я сейчас не отправляю... находящихся у меня опубликованных работ А.Г. Это ╚Versuch einer synthetischen Biologie╩, ╚Der Begriff der Aequipotentialität...╩, ╚Weiterbildung und Verallgemeinung des Feldbegriffes╩ [+27] и ╚Понятие ╚целого╩ в свете теории клеточного поля╩. Очень возможно, что этот список не полон, так как порядок у меня на столе и на полках далеко не идеальный. Тогда сообщите мне это без стеснения. И также без стеснения скажите, что из перечисленного Вам теперь же нужно иметь у себя. Может быть, необходимо вернуть и какие-нибудь из рукописей? Я пришлю это Вам немедленно.

Примечания

[+1] О различии ╚духа геометрии╩ и ╚духа изящества╩ см. В. Pascal Pensees. Paris. 1852. p. 110 √ 111.

[+2] Радль Эммануэль (1873 √ 1942) √ чешский философ и историк биологии, автор ╚Истории биологических теорий╩, т. I √ II. Лейпциг. 1905, 1909.

[+3] Любишев Александр Александрович (1890√1972) √ советский биолог, систематик, автор работ по теоретическим и философским проблемам биологии.

[+4] Шиллер Ф. Памятки. V. Сословные различия. ╚Благородство присутствует и в нравственном мире. Обычные натуры платят делами, а возвышенные √ своим бытием╩.

[+5] Беклемишев Владимир Николаевич (1890√1962) √ советский зоолог, систематик, автор ряда работ по теоретическим проблемам биологии, в частности, статьи ╚Об общих принципах организации жизни╩ (╚Биологические основы сравнительной паразитологии╩). М., 1970, с. 7 √ 25).

[+6] ╚Безнадежность материализма╩ (нем.) Б.С. Кузин имеет в виду то, что А.Г. Гурвич, вначале введя понятие ╚динамически преформированной формы╩, т.е.поверхности, к которой как бы притягиваются клетки развивающегося зачатка (органа или организма), позднее (1922) заменил его понятием ╚биологическое поле╩. См.: А. Г. Гурвич. Теория биологического поля. М., 1944.

[+7] Статья печатается в этом номере журнала.

[+8] Имеется в виду книга, вышедшая в издательстве ╚Наука╩: Белоусов Л. В., Гурвич А. А.. Залкинд С.Я., Каннегиссер Н.Н. Александр Гаврилович Гурвич. М., 1970.

[+9] ╚Безнадежность эмпирического мировоззрения╩ (нем.) Доüссен (Deussen) П. (1845 √ 1919) √ немецкий философ и индолог.

[+10] Совершенство (нем.).

[+11] Имеется в виду О.Э. Мандельштам, который оставил в ╚Путешествии в Армению╩ воспоминания о Б.С. Кузине.

[+12] Носик Б.М. Швейнер. М., 1971.

[+13] Каннегиссер Нина Николаевна (1910 √ 1984) зоолог, племянница А.Г. Гурвича.

[+14] См.: Тютчев Ф.Н Стихотворения. Письма М., 1957. с. 116.

[+15] Казальс (Касальс) Пабло (1876 √ 1973) √ испанский виолончелист и дирижер.

[+16] Биллиг Евгения Соломоновна √ биолог, сотрудник лаборатории А.Г. Гурвича, автор неопубликованных воспоминаний о нем.

[+17] Майр (Mayr) Эрнст (р. 1904) √ американский зоолог и эволюционист. Его теоретические идеи по проблемам эволюции были подвергнуты Б.С. Кузиным критике в работе ╚О причинах упадка систематики╩ (рукопись).

[+18] ╚Форма независима от материи и форма это не молекулы, которые ее составляют╩.

[+19] Из стихотворения А. Фета ╚Ласточки╩.

[+20] Лев Владимирович Белоусов (р. 1935) √ советский биолог, один из авторов книги о А.Г. Гурвиче.

[+21] Половцева Вера Викторовна √ биолог врач, друг семьи А.Г. Гурвича.

[+22] См.: Кант И. Соч.. т. 4. ч. I. M., 1965, с. 499.

[+23] Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. М., 1957. с. 79.

[+24] ╚Опыт синтетической биологии╩ А.Г. Гурвича (1923).

[+25] Специалистом (нем.).

[+26] Имеется в виду работа А.Г. Гурвича ╚Гистологические основания биологии╩ (Die histologischen Grundlagen der Biologie. Jena. 1930. 310 s.).

[+27] Опыт синтетической биологии╩, ╚Понятие эквипотенциальности╩. ╚Развитие и обобщение понятия поля╩ работы А.Г. Гурвича.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]