Предисловие к 5-му тому Собрания сочинений Л.Н. Гумилёва "История Тибета"

Пятый том Собрания сочинений Л.Н. Гумилева посвящен тибетологическим штудиям ученого, впервые собранным воедино. В него не вошла лишь статья "Две традиции древнетибетской картографии", которая принадлежит к циклу "Ландшафт и этнос" и будет опубликована в другом томе вместе с материалами этого цикла.

К тому, касающемуся истории Тибета, Монголии и Бурятии, следует сделать пояснения, оговорив некоторые факты изучения истории Тибета и окраинных стран Азии в СССР в 1960-1970 годы.

Собственно тибетологом в подлинном значении этого термина Лев Николаевич не был. Работы по истории Тибета, в том числе по истории религии бон, проблемам ламаизма, картографии Шамбалы возникли как на почве пересечения археологических, источниковедческих и теоретических интересов самого ученого, так и на фоне общего подхода академической науки после 1956 года к истории Азии, когда оказалось возможным вспомнить исследования русских востоковедов, работавших в Индии и в Тибете, С.Ф. Ольденбурга и Ф.И. Щербатского, но, прежде всего, Н.К. Рериха и его сына, Ю.Н. Рериха, переехавшего на жительство в Россию.

Тибет и буддийско-ламаистский мир Центральной Азии привлекал Л.Н. Гумилева по двум причинам. По субъективной: он очень любил Дальний Восток, этот сумбурно-ирреальный мир, еще не вылепленный, не окостеневший. Он помнил 20-е годы, эпопею фон Унгерна, исход русских из веротерпимой Монголии, из Тувы и Маньчжурии, и с большим волнением относился к людям, попавшим в западню истории. Позже, уже после того, как тему "закрыли" в печати, Л.Н. встретился с живыми персонажами дальневосточной трагедии в лагере.

Вторая причина интереса Гумилева к Тибету - научная, коренящаяся в природе его интуитивизма. Вспомним биографию Л.Н.: до середины 60-х годов он занимался историей Тюркского каганата, более полно - историей взаимоотношений в Азии между Китаем, Тибетом, тюрками Великой степи и Ираном. Как бы между делом он открывает местообитание Хазарии - страны Атлантиды в степях. Он рассмотрел и описал зигзаги истории всей западной Азии: Прикаспия, Восточной Европы, Кавказа. На очереди была Азия внутренняя, "замкнутая", и среди ее первейших проблем - Тибет. Как увязалась история малонаселенного Тибета, строгая и мелочная на первый взгляд, с историей бурных отношений Китая и кочевников, народов Центральной Азии?

На очереди было написание полной истории Центральной Азии, и Л.Н. Гумилев не без помощи своего друга и коллеги Б.И. Кузнецова вплотную занялся ею. Статьи Л.Н. сохранили признаки этой постепенной осады, когда он, словно пробуя прочность темы на зуб, возвращался к ней в разных статьях на протяжении пятнадцати лет, иногда полностью перенося в следующую блоки из предыдущей. В дальнейшем эта линия увлечения могла превратиться в последовательно-профессиональную: Л.Н. Гумилев собирался изучить тибетский язык, хотя знал, что поездка в Китай, а в Тибет - тем более, ему закрыта навсегда. Но и сам Тибет после 1968 года как научная тема оказался закрытым вследствие окончательной аннексии его Китаем и "культурной революции".

Фрагментом будущей сводной истории Центральной Азии стала работа "Величие и падение Древнего Тибета", в которой автор включился в подробный анализ династийной, а по сути этнической истории Тибета. В 1975 году вышла "Старобурятская живопись", вызвавшая скандал в научно-институтских кругах.

Пока Л.Н. был в кругу "своих" авторов - историков западной Азии, Артамонова, С. Толстого и других - он был принимаем в академическом мире. В делах восточной Азии он не имел права голоса - по определению, по традиции, принятой в научных институтах. Л.Н. Гумилев написал работу о проблеме северной границы Китая, оставшуюся неопубликованной, к его мнению прислушивались работники МИДа, когда у них возникала потребность в адекватном и четком взгляде на историю вопроса. Но для специалистов по Восточной Азии он оставался выскочкой, человеком со стороны.

Работа Л.Н. Гумилева над восточноазиатскими сюжетами началась давно, еще с "описания статуэток Туюк-Мазара". Она была скорее искусствоведческой по характеру и неприятностей автору не принесла. К описанию коллекции Агинского дацана, крупнейшего буддийского центра Бурятии, хранившейся в Музее антропологии и этнографии в Ленинграде, Гумилева привлек профессор Кюнер, автор знаменитого "Описания Тибета". Л.Н. выполнил свою историческую задачу, не претендуя ни на новизну, ни на поддержку коллег. Это было в конце сороковых, перед очередной посадкой; он торопился, работал почти без литературы, без столь любимых им источников, без опоры на европейскую историографию.

В 1975 году ситуация была иной. В публикациях всех работ автору было отказано. Его сложившаяся к тому времени концепция этногенеза, публикуемая отрывками, сопровождаемая враждой и обличительными статьями, была раскритикована в частности еще и потому, что исторический кругозор Л.Н. Гумилева, якобы, был ограничен лишь горизонтами средневековых тюрок, не имевших истории, и вообще кочевниковедением. Предложение издать альбом по собранию Агинского дацана он воспринял как перст Божий. Из ясности двух тезисов: 1. что западная часть Азии, им описанная и изученная, имела культурный провал, потому что кочевники Хазарии, Прикаспия и Восточной Европы не оставили памятников искусства; и 2. что кочевники Азии восточной в Тибете, Монголии и Бурятии создали искусство мирового значения - должна была родиться сравнительная, синтетическая картина общей истории внутренней Азии, и эта работа могла бы достойно представить академическим кругам гонимого ученого. Л.Н. Гумилев снова торопился: надо было успеть проскочить в открывшееся окно. Он перемахнул обязательный для ученого этап повествовательного изложения накопленного материала, он сразу занялся исследованием цикличности развития этносов в истории - этногенезом. Роль частностей в этой огромной картине принадлежала и Тибету, и Хазарии, и Китаю, и России равномерно. Его волновал текст и факт его публикации, на остальное он не обращал внимания и оставил старое описание коллекции нетронутым, каким он сделал его четверть века назад.

Но вот что интересно: готовя работу к публикации в издательстве "Искусство", Л.Н. Гумилев по уровню исследовательского мастерства оказался культурно более адаптированным к традициям русской буддологии, прерванным в 30-е годы, нежели многие из тех специалистов, кто открывал для себя востоковедение после 1956г. Он обладал идущим от семьи опытом понимания иконографии, прочтения иконы, знанием православной русской и византийской иконописи и традиции искусствоведения, восходящей к Кондакову.

Работа получилась смежной, "на стыке наук", как любили говорить позже. Выйдя, она стаяла бестселлером - прежде всего потому, что читатель впервые связно представил себе "темные" события тибетской истории и увидел то искусство, которое до сей поры было лишь прерогативой "посвященных".

О том, как отнеслись к книге коллеги, читатель узнает из документа, опубликованного нами в "Приложении". Отголоски тех споров не утихают и сегодня, и трудно понять, чего в них больше: научного долга или человеческой предвзятости.

Атрибуция, выполненная Гумилевым, даже для того времени была достаточно научной, учитывая неразработанность общих вопросов хронологии и стилистического анализа произведений буддийского искусства, отсутствие специальной литературы. Единственным "пособием" на русском языке была работа С.Ф. Ольденбурга "Сборник изображений 300 бурханов". Она и книга Л.Н. Гумилева и по сегодняшний день остаются единственными работами общего характера, описывающими буддийское искусство. (Осенью 1995 года этот небольшой список дополнял специальный выпуск журнала "Декоративное искусство-Диалог истории и культуры", содержащий описание полусотни буддийских изображений). Вопросы характеристики буддийского искусства по-прежнему остаются малоизученными, и сегодняшний исследователь сталкивается с теми же проблемами, с которыми столкнулся Л.Н. Гумилев. Правда, за это время за рубежом вышел ряд книг, но материал Центральной Азии, ее искусства, все еще мало изучен - в целом, как феномен. Иконографический метод анализа сегодня не разрешает вопроса о стиле и хронологии для отдельно взятого народа, вопросы стилистического анализа произведения все еще находятся в зачаточном состоянии - если говорить о типологии.

Бурятии в этом смысле особенно "не повезло". Может быть, в силу сказанного выше, все, что было непонятно в буддийском искусстве, не подходило под его "классический", тибетский вариант, сразу относили к Бурятии, в то время как Бурятия сохранила в искусстве свой первозданный, "чистый" стиль, бурятские вещи очень близки тем, что нашел Козлов в Хара-Хото. Нам же привычны вещи более поздние, сложившиеся после реформ Цзонхавы, после влияния на буддийское искусство маньчжурского Китая.

Задача Л.Н. Гумилева осложнялась еще и тем, что он описывал неточно подобранную коллекцию: судя по фотографиям, в руках персонажей оказываются перепутанные, случайные атрибуты, отсутствуют важные детали. Конечно, это не могло не сказаться на описании, но читателю, скорее всего, запомнились не детали, а яркий рассказ о том, как возникло это искусство, он ощутил его величие, его драму, его судьбу.

"Старобурятская живопись" осталась фактом культуры. Помня об этом и обо всех сопутствующих обстоятельствах, мы переиздаем книгу с новой атрибуцией вещей, понимая, что и сегодня она представляет несомненный интерес для читателя. Новое описание коллекции выполнено научным сотрудником Музея искусств народов Востока Т.В. Сергеевой только по некачественным фотографиям альбома и уже в силу этого не может быть окончательным; атрибуировать точно можно только сами вещи, тем более, когда речь идет о скульптуре. Может быть, наша попытка устранить ошибки из работы Л.Н. Гумилева подвигнет исследователей заняться подготовкой специального издания по общим проблемам и типологии буддийского искусства.

Публикуя изобразительные материалы в черно-белом варианте, мы надеемся, что тот, кого по-настоящему заинтересует искусство буддизма, найдет возможность познакомиться с ним напрямую, по прекрасным коллекциям музеев Москвы и Петербурга. Которые, кстати говоря, так пока никем и не описаны.

Большое место в этом томе мы отдали "Диалогу источников" - текстам великих русских востоковедов, создавших классическую буддологию России. Мы хотим, чтобы читатель не просто вспомнил (или узнал) об их существовании, но и понял силу и размах отечественной науки прошлого и начала нынешнего веков. Это впечатляющее чтение, и, надеемся, оно не проиграет от того, что многие тексты мы публикуем в сокращениях, иногда фрагментами, лишая их почти полностью научного аппарата: мы полагаем, что сноски на санскритские, тибетские и китайские источники, специальные уточнения и примечания, необходимые в научной работе, не очень пригодятся широкому читателю, не знающему ни тибетской, ни китайской грамоты. Мы публикуем материалы давно забытые, известные лишь специалистам, и то не всем и не везде; нам хочется показать общий уровень развития русской буддологии, традицию, в которую встраивался Л.Н. Гумилев, и мы хотим чтобы читатель осилил этот путь.

Много вопросов вызывало написание терминов, имен, географических и прочих названий. В большинстве случаев мы сохраняли историческое (т.е. Юрское) написание, лишь иногда адаптируя его, уже хотя бы потому, что в современной русской тибетологии нет унифицированных, общепризнанных тем написания, и каждый пишет так, как считает правильным. Впрочем с этой же проблемой сталкивались все русские востоковеды, жалуясь на то что большинство тибетских или даже санскритских наименовании вошло в русскую науку в монгольской огласовке. Мы думаем, что эти детали не должны особенно огорчать читателя.

Там же в "Диалоге источников", мы публикуем два, специально для этого тома переведенные, фрагмента из знаменитых работ европейских тибетологов - без ссылки на них не обходится ни одна серьезная статья. Наконец как всегда мы прелагаем короткую справку об авторах и один документ, который погрузит читателя в атмосферу научной дискуссии середины семидесятых годов.