Субстратом однотипности всех средневековых обществ служит крестьянское хозяйство, на котором строится вся социальная и экономическая структура. Роль сельской общины на Востоке, возможно, была большей, чем на средневековом Западе, однако роль эта проявлялась в социальной структуре, в системе управления, но не в организации хозяйства. Рассуждения на тему о том, что в Европе субъектом экономических отношений был индивидуальный крестьянин и его хозяйство, а на Востоке - община и общинное хозяйство, не основаны на реальном историческом материале и сохраняются лишь по инерции, подобно другим нашим представлениям, уходящим корнями в состояние европейской науки в середине XIX в.

Крестьянское хозяйство, т.е. хозяйство, где одно и то же лицо принимает хозяйственные решения и исполняет их, доминировало повсюду на Востоке в средние века. Правда, нельзя ставить знак равенства между крестьянином и общинником, или налогоплательщиком. Крупные землевладельцы - непривилегированные налогоплательщики - были весьма важной социальной прослойкой во многих странах, и, может быть, именно в этом отличие восточного сельского хозяйства, а не в его большей "общинности".

Преобладание крестьянского хозяйства давало ту степень натуральности, которая характерна для феодализма. Здесь опять нужно сделать оговорку, связанную с распространенным мнением о значительном развитии торговли и товарно-денежных отношений на Востоке, будто бы превосходящем товарность хозяйства в средневековой Европе. Такого рода выводы базируются на сравнении фактов о торговле и денежном обращении на Востоке с априорным представлением о натуральности хозяйства при феодализме. Конечно, трансконтинентальная торговля - очень яркая черта средневекового Востока. Наличие процветающих крупных городов также не подлежит сомнению и также свидетельствует о большой роли товарных отношений. Но эта роль недостаточно изучена в сравнительном плане. Нет никаких данных, которые свидетельствовали бы о том, что воспроизводство крестьянского хозяйства на Востоке было опосредовано рынком в большей степени, чем в Европе. С другой стороны, исследования последних лет показали, что товарность хозяйства в средневековой Европе ранее недооценивалась. Во всяком случае несомненно, что такие характеристики, как фиксированность труда по доходу, содержанию, объему, месту выполнения, постоянство труда и его вознаграждения, сращенность труда с индивидом, к Востоку относятся в большей мере, чем к Западу.

Город на Востоке гораздо более тесно увязан во всю систему феодальных отношений, чем город-коммуна в Западной Европе. Его никак нельзя считать "полуфеодальным", он не представлял собой шага в направлении освобождения капитала от власти земельной собственности, труд городского ремесленника на Востоке нельзя счесть подготовительной школой для капиталистического способа производства.

Конечно, кастовоорганизованное ремесло, делающее вид труда качеством индивида, сращивающее индивида с профессией, следует признать типично феодальным институтом. Это особенность южноазиатской, или индийской, цивилизации, но и в других азиатских цивилизациях можно обнаружить некоторые черты той же сращенности.

Город был вписан в систему рентных отношений. Земля под домами принадлежала, как правило, тем же землевладельцам, что и земля сел, за нес надо было платить такую же ренту, только более высокую. Ремесленники либо были прикреплены к государственным управлениям, либо находились под наблюдением старейшин, поставленных властями. "Цехи", как некоторые исследователи называют аснафы, реально были не формой самоуправления, а формой контроля и управления сверху.

"Общность", "всеобщая связанность" в восточных условиях выглядела не так, как в Европе. Она проявлялась прежде всего во всеобщей службе государству. Обработка поля считалась обязанностью его хозяина, его государственным долгом. За пренебрежение этой обязанностью нередко полагались суровые, в том числе телесные, наказания, как минимум - конфискация участка и передача его другому. Еще более "святой" была обязанность платить налог. Отказ от исполнения этой обязанности наказывался как угодно жестоко и довольно единообразно во всех странах Востока. Понятно, на службе государства находились военные (в том числе военные администраторы - в странах Ближнего и Среднего Востока) и гражданские чиновники (главным образом в странах Дальнего Востока). Сам государь нередко рассматривался как слуга государства. В Китае эта его функция была подробно идеологически разработана. Мыслители мусульманского мира нередко называли получаемые государем налоги его жалованьем за то, что он защищает народ. Можно было бы привести и другие примеры, показывающие, что государственные отношения понимались как отношения взаимных обязательств, взаимозависимости.

Однако нельзя все социальные отношения сводить к государственным, как это иногда делается. Государственно ориентированная система на Востоке не могла существовать без "допущения" отношений личной взаимозависимости. Узы личной службы и личной верности скрепляли отношения гулямов-военачальников и их патрона. Огромную роль играли племенные, этнические, земляческие, конфессиональные (в многоконфессиональных государствах) связи, на основе которых формировались патронатные, по сути вассально-сеньориальные структуры. Они были непременной составляющей того социально-политического строя, который обычно называется государственным.

Еще большее значение имели клановые и общинные, тоже в принципе патронатные связи в жизни средних и низших слоев - городских и сельских. Эти связи уже не только не укладываются в обычное понимание государственных, но и прямо противостоят последним. Связи между налогоплательщиками по горизонтали, а также кастовые или клановые связи между населением и представителями господствующего слоя - по вертикали поддерживались именно с целью ограничить безличный и бездушный государственный гнет. Некоторые восточные деспоты, именно те, кто вполне отвечал такому определению, пытались сокрушить эту пассивную, но могучую силу, однако в конечном счете ничего сделать не могли. Устанавливалось определенное модус вивенди между возможностями власти и круговой порукой "безгласных" подданных.

Здесь мы снова обратимся к сельской общине. Если ее роль в производстве обычно переоценивается, то ее значение в социальной организации сельского населения во многих средневековых странах Востока, кроме Индии, недооценивается. Это связано с тем, что она не являлась государственным учреждением и слабо отражена в источниках. Но именно распространенность государственной эксплуатации, слабое развитие крупного частного землевладения приводили к тому, что сельская община на Востоке чаще была самостоятельно возникшей формой организации жизни и самоуправления, чем на Западе, где она нередко формировалась сеньором, вотчинником или помещиком.

Наконец, отношения, вполне идентичные феодальным отношениям вотчинника и зависимого крестьянина, возникали (и со временем, возможно, развивались) на землях крупных налогоплательщиков. Дехкане в средневековом Иране и в Средней Азии; слой, получивший с XVI в. название заминдаров или мирасдаров, в Индии; "крупные и средние дворы" в Китае; тхохо в Корее; месю, а затем дзинуси в Японии нередко являлись эксплуататорами бесспорно феодального типа. Они были "господами" и "отцами" так называемых арендаторов, а по существу - феодально-зависимых крестьян. И их "общность" с более низкими слоями деревенского населения чаще всего и представляет собой то, что называется сельской общиной на Востоке.

"Общность" как нерасчлененность функций политических, экономических и судебных также прослеживается на Востоке, хотя и с исключениями. Государство-феодал, совпадение системы землевладения с системой управления, - эта черта феодализма гораздо ярче проявляется в так называемой военно-ленной системе мусульманских государств, чем даже в системе феодальной раздробленности в Европе.

Л.С.Васильев, обосновывая коренное отличие Востока от Западной Европы, придает большое значение институту "власти-собственности", который будто бы характеризует именно восточную систему эксплуатации. Однако термин "власть-собственность" появился в советской литературе впервые в работах А.Я.Гуревича, который подобным образом определил именно феодальную собственность в раннесредневековой Европе. Власть присуща любой феодальной собственности. Что касается конкретно Западной Европы и России, то институты ленов без земли и "кормлений" суть яркие примеры того, что и в этих обществах были феодальные отношения, базирующиеся на власти, а уже во вторую очередь - на собственности. Впрочем, нельзя отрицать, что "власть-собственность", или верховная собственность, или собственность на территорию с подвластным населением, или собственность на продукт земли или на иной доход, - этот институт, носящий в литературе разные наименования, играл в социально-экономической структуре средневековых государств Востока значительно большую роль, чем в примерно синхронных им обществах Европы.

С другой стороны, следует отметить по крайней мере два серьезных отклонения от типично феодальной нерасчлененности функций, характерных для некоторых стран Востока. Так, в мусульманских странах и в Южной Азии, где господствовало религиозное право, судебные функции отделялись от административных, эксплуататорских и военных и находились в руках профессиональных судей (кади) или общинных органов (панчаятов). В обществах Дальнего Востока военные и административные функции были разграничены и соответственно военная и гражданская власти находились в руках разных лиц.

Самое же главное отклонение Востока от модели феодализма заключалось в расчленении функций землевладения, расчленении отношений собственности на две сферы - верховную и податную.

Тот комплекс отношений, который часто осмысляется как "государственная собственность на землю", по мнению многих, составляет специфику Востока. Между тем понимают под этим выражением не одно и то же. Для одних государственная собственность означает право государства на землю и взимание налога (ренты) по данному праву. С этим пониманием связано особое внимание к юридическому оформлению, к наличию или отсутствию юридического акта, объявляющего всю землю государственной. Для других основным критерием государственной собственности служит сам факт взимания налога, и они видят свою задачу в доказательстве того, что налог действительно являлся феодальной рентой, т.е. охватывал весь прибавочный продукт, служил нормальной формой прибавочного продукта. Наконец, под господством государственной собственности нередко понимают сочетание государственных и частных земель и определенное доминирование государственных властей над частными хозяйствами. (владениями). Реальное различие экономических и правовых ситуаций в разных странах в разные периоды, а также различное понимание предмета дискуссии часто делают несопоставимыми взгляды, высказываемые специалистами.

Формулировка о государственной собственности на землю на Востоке восходит к К.Марксу, однако она заимствуется и повторяется в марксистской литературе, вырванная из контекста общих представлений К.Маркса о Востоке. Как уже говорилось, К.Маркс считал, что на современном ему Востоке доживают свой век пережитки первой в истории человечества формации, которая впоследствии получила название первобытнообщинной. Подавляющее большинство востоковедов с этим сейчас не согласятся. Но это совершенно иной вопрос. Важно отдавать себе отчет в том, что Марксова "государственная собственность на землю" - это, по существу, принявшая иной облик общинная собственность, это собственность даже и не государства, а "связующего единства", это состояние "отсутствия собственности". Если мы хотим употреблять категорию "государственная собственность", мы должны наполнить ее содержанием, а здесь надо идти от реалий, а не от теоретических положений, выхваченных из системы взглядов, которую мы сейчас не разделяем.

В соответствии с общей направленностью на протяжении многих лет советской востоковедной литературы как можно более сблизить Восток с "классическим" Западом наибольшие усилия прилагались к тому, чтобы отрицать государственную собственность или же умалить ее значение, обосновать процесс ее "разложения" и тем самым приближения "нетипичного" восточного феодализма к "типичному" западному.

Концепция процесса разложения, разделения государственной собственности легла в основу учебников по истории средневекового Востока, подготовленных в МГУ и ЛГУ.

Государственную собственность на землю часто вообще отрицают на том основании, что в источниках зафиксирована индивидуальная, а налог в пользу государства являлся обязанностью подданного-собственника. Кроме того, зафиксированы покупки земли государем у частных лиц. Сторонники такого юридического подхода к проблеме собственности называют права государства на землю просто государственным суверенитетом.

Все же особая роль государства в экономике восточных стран - реальность, и дело заключается лишь в том, чтобы эту роль наиболее адекватно терминологически выразить.

Наличие в восточных странах частного землевладения бесспорно (мнение Ф.Энгельса, что в восточных языках нет слова "землевладелец", оказалось неверным). Речь идет о землевладельце-налогоплательщике, а не о временном держателе права на сбор налога. Вопрос заключается в том, каково было положение этого землевладельца по отношению к государству. Он должен был платить налог (отдельные случаи освобождения от налога не меняют дела), составлявший от 1/10 до 1/4 урожая, он должен был так или иначе считаться с распоряжениями государственных чиновников о выращивании определенных культур или даже о сроках полевых работ, он не имел права оставить землю без обработки. Да, он имел право свою землю продать, в том числе и государю, но никакой конституционной нормы или закона, который хотя бы на бумаге обеспечивал неприкосновенность его прав, не было. Земля могла быть отобрана за недоимку, за необработку и просто так, по "государственной необходимости". Характерно, что "воля царя" во многих древних и средневековых индийских источниках приравнивалась к "воле судьбы" и к погодным и климатическим явлениям.

Называть все эти прерогативы центральной власти "суверенитетом" можно, только сознательно недооценивая данные источников. "Суверенитет" и исторически и цивилизационно имеет весьма различное содержание. Отнюдь не всегда в него входит право на сбор налога, не говоря уже о других перечисленных выше правах, делающих "суверенитет" восточного государства почти безграничным. В этих условиях "государственный суверенитет", или "государственное верховенство над всей территорией государства", - и "верховная собственность государства на землю" практически неразличимы.

Конечно, при этом следует учитывать, что государственная собственность, как правило, не имела юридического оформления, а если имела, то ее могущество выходило далеко за пределы соответствующих законов. Власть государя на землю на Востоке не нуждалась в правовом оформлении, так как была выше права, имела мистическое обоснование, не требовала ни доказательств, ни уточнений.

Главным фактором являлась реальная власть, которая ограничивала частную собственность в такой степени, что выступала в качестве сособственности. Возникала власть-собственность, которая уже упоминалась, - институт, сочетавший характеристики управления и эксплуатации, в котором ведущая роль принадлежала первому элементу-власти.

Эту власть следует рассматривать как разновидность собственности потому, что она выступала как имущество, как объект вещного права: права государя на сбор налога и на управление регулярно раздавались военачальникам (как правило, на время) или духовным лицам, религиозным учреждениям ("навсегда", "пока существуют земля, солнце и звезды"), передавались, иногда продавались.

Приоритет "власти" в институте "власть-собственность" заставляет поставить вопрос и о несвободе налогообязанного населения по отношению к государству. Это обстоятельство в востоковедной литературе почти не отмечается. Только в исследованиях по Османской империи обращается внимание на прикрепление райятов к получателю налога и к земле. На территории Ирана прикрепление налогоплательщиков к земле отмечается как эпизод лишь в XIII в. Индологи и китаисты уделяют реальной зависимости сельского населения от власти (в лице чиновника или держателя ассигновки на налог) явно недостаточное внимание. Объясняется это тем же, чем объясняется недооценка государственной собственности, - отсутствием юридического оформления. Налогоплательщик-собственник выступает чаще всего как "свободный", тем более что наряду с ним, в его же хозяйстве, имеются зависимые и рабы.

На протяжении же большей части письменной истории наблюдалось отдельное существование частной ренты и налога и соответственно частной ограниченной собственности и верховной государственной власти-собственности. Объекты этих двух собственностей были разными, хотя и тот и другой можно назвать "землей". Налогоплательщик владел землей как объектом хозяйства и имел на нее собственнические права, ограниченные необходимостью уплаты налога и выполнения распоряжения властей, в том числе и агрономических. Государство обладало собственностью на землю как обрабатываемую территорию вместе с обрабатывающим ее населением. Эту верховную собственность иногда понимали в соответствующих обществах и понимают современные исследователи как право на продукт земли или на налог. Такое понимание также вполне закономерно - оно никак не противоречит тому, что это важный экономический институт, часть производственных отношений.

Что касается попыток представить процесс разложения государственной собственности как приобретение собственнических прав временными держателями права на сбор налогов, то эти попытки не были убедительными. Процесс разложения того или иного государственного механизма, конечно, имел место, и много раз, но на месте распавшегося государства возникало новое, где процесс повторялся. Трудно сказать, накапливались ли элементы частной собственности в руках сменявшихся групп вассалов сменявшихся режимов. Важнее другое - реальное размывание государственной собственности произошло как в колониальных, так и в полуколониальных странах в XIX - начале XX в. не этим путем, а путем постепенного уменьшения государственной и производной от нее эксплуатации (относительного уменьшения налогов), отмены джагиров, тиулей, тимаров и т.п. и приобретения именно податной собственностью статуса единственной собственности.

В соответствии с "двухэтажной" системой собственности на землю рента в странах Востока нередко разделялась на две части - частную ренту и централизованную (или налог). Соотношение между ними. установить довольно сложно, есть разные оценки - от деления в пропорции 1:1 до 1:9 в пользу ренты-налога. Официально размер и налога, и доли продукта, остающейся податному собственнику, определялся сверху, тем или иным указом государя. Однако размер феодальной ренты в целом, как и ее двух основных составных частей, на самом деле определялся экономическими законами формации, осуществлявшимися в ходе постоянной борьбы классов и социальных групп.

Преобладание на Востоке государственных форм эксплуатации и осуществление ее временщиками-чиновниками или "военными ленниками", не имевшими личностных связей с населением, по-иному ставят вопрос об ограничениях феодальной ренты, обычно заложенных в феодальном хозяйстве.

Ограничения, действовавшие в хозяйствах податных помещиков, не отличались от типично феодальных: необходимость обеспечить жизненный минимум работникам, сохранить традиционность и патриархальность отношений. Иное дело в отношении налога. Его размер представлялся более произвольным, и история Востока знает немало случаев, когда налоговая эксплуатация была хищнической, подрывала хозяйство.

Однако эти же факты свидетельствуют о неотменимости экономических законов.

Длительное время извлекать из крестьянского хозяйства "не только необходимый, но и часть прибавочного продукта", как это формулируется нередко в сочинениях по восточному средневековью, было невозможно. Экономическая основа государств в таких случаях подрывалась, и государство или по крайней мере господствующая в этом государстве правящая группа терпели поражение и сменялись другими, которые начинали свое правление обычно с упорядочения налогов.

Стремление к упорядочению, борьба с незаконными поборами, защита налогоплательщика от чиновника были постоянными чертами политики государства. Эта политика в конечном счете оказывалась всегда неэффективной, рано или поздно сборщик налогов, государственный служащий, побеждал государство. Отсюда и постоянные крушения государств, и застойность в экономике, замедлявшая всякое иное развитие. Однако политика ограничения налога, политика постоянной слежки за чиновниками, политика опеки над налогоплательщиком так же неизменно возобновлялась, что свидетельствует об объективности причин самой этой политики, о том, что политэкономические законы существования восточной экономики были в основе такими же, как и законы функционирования феодальной системы. Отсюда распространенные на Востоке царистские настроения, движения не столько против государственной эксплуатации, сколько против лихоимства чиновников, не против налогов, а за "справедливые" налоги, отношение к государю как к "отцу" подданных, подобно тому как помещик в иных системах воспринимался как "отец" крепостных.

Характерная для восточных государств политика привлечения работников на землю, распределения пустующих участков, предоставления льгот новым поселенцам, освобождения их от налогов на срок до трех лет, снижения налогов в случае стихийных бедствий свидетельствует о том, что восточные правители прекрасно понимали, что их могущество зависит от "числа их подданных... ведущих самостоятельное хозяйство".

Таким образом, восточная система рентных отношений (куда в данном случае включаются налоговые) отличалась тем, что была неблагоприятна для развития и для ее преодоления на неких новых путях, но существо ее было таким же, как и в классической модели феодализма.

Для более четкого понимания "восточного феодализма" следует обсудить вопрос о роли в нем внеэкономического принуждения. Уже упоминалось о тезисе об отсутствии на Востоке крепостного права. В ряде работ утверждается, что производитель на Востоке был "свободен", что, естественно, ставит его вне любого феодализма. Отчасти эта проблема затрагивалась выше, но она нуждается в более детальном освещении.

Идея о "свободном крестьянине" возникает, во-первых, из сравнения реалий Востока с умозрительными построениями феодализма, которому будто бы свойственны барское хозяйство и крепостное право. Между тем российскую социально-экономическую систему XVII-XIX вв. нет никаких оснований считать эталонно феодальной. Во-вторых, исследователь часто убежден в "свободе" налогоплательщика-крестьянина потому, что его в этом убеждают источники: это они называют налогоплательщика свободным, сравнивая его с действительно несвободными рабами и крепостными, находящимися на самом дне общества. Да, налогоплательщик свободен, но обязан: 1) обрабатывать землю, 2) платить налог, 3) подчиниться любому распоряжению властей. Вот эта неограниченность власти правом и означала присвоение индивида властью и его гораздо большую несвободу, чем в типично феодальном обществе, где привилегии всех слоев общества зафиксированы если не в законе, так в обычае.

Форма ренты, в том числе и ренты-налога, существенно не отличалась от типично феодальной: абсолютно господствовала натуральная форма. Трудовые повинности, соответствующие в модели феодализма отработочной ренте, либо не играли большой роли, либо составляли важную, но все же второстепенную часть совокупной ренты. Денежные же платежи, как о том уже говорилось, были по существу своему натуральными, потому что не возникали снизу в результате развития товарности, а декретировались сверху для удобства властей.

Обзор сопоставимости модели феодализма и восточных средневековых обществ подводит, как представляется, к выводу, что модель эта вполне применима. Реальность, как и полагается, была богаче любой модели. Кое-какие отличия от типично феодальных отношений Восток в целом также демонстрирует. Но неоднократно отмечалось, что и Западная Европа не полностью соответствовала модели феодализма (что и позволило ей, как можно предположить, преодолеть эту систему в исторически кратчайшие сроки).

Теперь все же надо сформулировать те черты социального строя восточных стран, которые составляют их особенность.

1. Права индивида существовали и охранялись только по отношению к другому индивиду. Права индивида по отношению к государству отсутствовали. Власть непосредственно присваивала индивида вместе с его возможностями и способностями, а в конечном счете - и с собственностью.

2. Собственность на землю была разделена на две части, каждая из которых была представлена своим классом или социальным слоем и своей системой отношений. Собственность на землю как территорию с подвластным населением, или собственность на налог, находилась в руках правящего слоя, который одновременно составлял административный аппарат. Власть здесь была ведущим фактором, обеспечивающим другие прерогативы собственности. Поэтому кажется вполне правомерным называть эти отношения властью-собственностью.

Собственность же на землю как на объект хозяйства находилась в руках другого слоя, не составлявшего единства с правящим, более того, находившегося с ним в конфронтации. Слой землевладельцев-налогоплательщиков был экономически дифференцирован, состоял как из крестьян, так и из крупных помещиков, но, как правило, сплоченно выступал (конечно, обычно не в масштабах страны, а в локальном, общинном масштабе) за ограничение налога. Противоречия, связанные со сбором налогов, были наиболее острыми противоречиями общества и почти абсолютно затушевывали собственно классовые противоречия, например между крестьянами и безземельными, с одной стороны, и крупными землевладельцами - с другой. Такое состояние основных противоречий в обществе затрудняло выявление классовых интересов и замедлило социальную эволюцию.

3. Специфичный социально-классовый строй с двумя экономически господствующими классами (или, при другой классификации, двумя прослойками господствующего класса), находившимися в отношениях экономической, а нередко политической, т.е. просто вооруженной, борьбы, вызвал к жизни специфическое государство, которое иногда называют восточнодеспотическим. Это определение многих не устраивает, возможно, главным образом по соображениям дипломатическим. Наименование великих цивилизованных государств деспотиями кажется обидным для современных народов, живущих на тех же территориях или являющихся их непосредственными потомками. Многие не приемлют термин "деспотия", потому что придают ему весьма узкое значение. Им кажется, что они опровергли тезис о деспотии, если доказали, что деспот не был полностью свободен в своих действиях.

Между тем дело, конечно, не в терминах. В случае необходимости можно придать термину соответствующее значение. Дело в том, что восточные государства по своей структуре отличались как от эфемерных европейских государств эпохи феодальной раздробленности, так и от сословных монархий, не говоря уже об абсолютных монархиях. И эта специфика требует терминологического выделения.

Смысл этого отличия уже выражен выше. Индивид был поставлен в бесправное положение по отношению к государству. Да, за сохранение статус-кво стоял обычай, религиозные нормы ограничивали совсем уж безграничный произвол, но статус индивида не был закреплен в точных формулировках права. Более того, бесправие человека возрастало по мере его возвышения по социально-административной лестнице и расширения масштабов его личной власти, а опасность лишиться всего, в том числе и жизни, росла по мере обогащения.

Этот специфический политический строй, видимо, связан с тем обстоятельством, что государственная власть (вместе с властью-собственностью и вместе с большей частью прибавочного продукта страны) находилась в руках узкой прослойки (примерно 10% всех рентополучателей), которая могла рассчитывать только на централизацию, дисциплину и вооруженную силу. Не случайно эта верхняя прослойка нередко оказывалась даже инонациональной или иноконфессиональной по сравнению с массами населения (турки-османы на большей части территории Османской империи, монгольские и тюркские династии в Иране, мусульмане (тюрко- и персоязычные завоеватели) в Индии, чжурчжэни, монголы, а впоследствии маньчжуры в Китае и т.п.]. Государство-класс, или государство как аппарат, оказывалось не выразителем интересов класса феодалов (рентополучателей в целом), а, напротив, структурой, надстроенной над основными классами.

Остальные отличия Востока, и прежде всего медленный темп его развития, как представляется, вытекают из отмеченных выше. Конечно, остается основной вопрос: как возникли эти различия? Ответить на него пока никому не удавалось. Во всяком случае, исходный пункт расхождения Запада и Востока лежит в древности и, следовательно, выходит за пределы тематики этого тома. Мы видели свою задачу лишь в том, чтобы зафиксировать структурное отличие "восточного феодализма", а не прослеживать его генетические корни.

Конечно, "восточный феодализм" - тоже абстракция. Это только обобщение реальных социальных структур, господствовавших в разных "странах" или культурных ареалах. "Восточный феодализм" имеет свою типологию. Можно говорить о ближневосточном типе, или - для данного периода - мусульманском, который имеет свои подтипы в виде османского и мусульманско-индийского. Отличаются от этого типа южноазиатский-индусский и дальневосточный. Последний также внутренне довольно разнообразен, в частности, он имеет такой подтип, как японский, который демонстрирует большую специфику, несомненно сыгравшую свою роль в дальнейшей судьбе Японии в новое и новейшее время. Среди обществ Юго-Восточной Азии также наблюдалось большое количество разнообразных типов. Понять конкретные различия этих типов можно, рассматривая их под углом зрения выраженности в них той или иной феодальной или "восточной" черты, параметра.

Возьмем, например, такой параметр, как глубина государственных прав на землю, т.е. объем отношений верховной собственности, или власти-собственности. В странах Дальнего Востока на определенных, а именно ранних, этапах феодального развития вмешательство в землевладение принимало крайнюю форму надельной системы - формирования государством всей системы землепользования. По крайней мере на бумаге надельная система господствовала в Китае с III по VIII в., в Корее - с VII по Х в., во Вьетнаме - в XIII-XV вв. Типологически сюда же можно отнести систему сактина в Таиланде XVI-XVII вв.

История классового общества в Японии также началась с надельной системы (VII в.). Однако здесь она в отличие от других стран Дальнего Востока исчезла не только быстро, но и без видимого следа. Аграрные отношения в Японии X-XV вв. уникальны, видимо, не только для Дальнего, но и для Востока в целом. Это время господства частновладельческого феодализма практически без вмешательства государства в землепользование, землевладение и в производство. Усиление государственного регулирования в Японии относится уже к эпохе Токугава, которая рассматривается в следующем томе.

Роль государства в регулировании землевладения на Ближнем и Среднем Востоке также была заметной, но, если можно так выразиться, на порядок меньше. От периода Сасанидов и Халифата сохранились неясные сведения о переписях населения и полей. Позже государства не раз проводили "упорядочения" землевладения, выражавшиеся в конфискации мюльков и вакфов, но регулярно ни в землевладение, ни тем более в землепользование не вмешивались. В Османской империи райяты подвергались переписи вместе с их участками. В этом смысле их землевладение находилось под государственным контролем. Иллюзию упорядоченности землепользования создавала классификация участков на полные чифты (джуфты, федданы), получифты и т.п., но реально землепользование не ограничивалось. Ничего близкого к надельной системе Ближний и Средний Восток не знал.

История же Индии представляет пример почти полного невмешательства государства в землепользование и землевладение. Переписей населения и кадастра земель не проводилось, поэтому налог исчисляли не с площади, а с урожая.

Если вычесть те сравнительно краткие периоды и небольшие в масштабах Азии территории, где и когда вводилась надельная система, вообще для средневекового Востока было характерно сочетание трех форм землевладения - двух, в которых выражалась власть-собственность (собственно казенное и основанное на пожаловании государственных прав на землю), и частного или общинного податного. Соотношение этих трех форм было, конечно, неодинаковым.

Частное землевладение, основанное на пожаловании, было наиболее неустойчивым и подвижным. Оно могло быть временным или более постоянным (например, пожизненным или даже наследственным); условным (обычно при условии военной или гражданской службы) или безусловным; более или менее огражденным налоговым и иными иммунитетами. Оно находилось в обратной пропорции с размером казенных земель и силой государства. В мусульманских государствах эта форма землевладения принимала характерную форму, получившую в литературе наименование военно-ленной системы. На Дальнем Востоке система держаний за военную службу и вообще система служебного землевладения не получила такого развития.

Права податных землевладельцев были более постоянными. Они нередко назывались "собственниками" (малик, арбаб, заминдар), и их права практически составляли собственность, хотя и ограниченную необходимостью уплачивать высокий налог и подчиняться аппарату, о чем уже говорилось.

В качестве другого параметра типологизации можно взять социально-статусную систему, или степень сословности общества. Принято считать, что в средние века социальное деление имело форму сословий и более или менее отражало классовую структуру. Это неверно, так как четкое деление европейских обществ на классы-сословия произошло лишь в конце средних веков. Более универсальным и в этом смысле более "типичным" для феодальных обществ следует признать сам принцип сословности, статусности, неравноправия людей, который может иметь разные воплощения.

В Иране и Индии в древности и на заре средневековья существовала простая и четкая сословная система из трех-четырех каст (варн, пиштр), которая, по существу, оформляла классовый состав этих обществ. Но в дальнейшем в обоих регионах эта система стала разлагаться. Появлялись все новые статусные различия в среде как господствующих, так и эксплуатируемых классов. Деление на военную и духовную прослойки осложнялось этническими или этноконфессиональными различиями в среде правящего слоя. В Индии получила уникальное развитие кастовая система с ее сотнями статусов и запутанной иерархией.

Османская империя начинала также с четкого социального деления на привилегированные и податные сословия, но затем многонациональность государства, разложение военно-ленной системы, экономическое расслоение в среде как сипахи, так и райятов вызвали появление сложной системы социальных статусов.

В мусульманских обществах провозглашавшееся исламом равенство всех правоверных вместе с равным бесправием всех подданных перед лицом государства создавали значительную социальную мобильность. Все это нередко воспринимается исследователями как отсутствие сословности и как нефеодальный принцип построения общества. Однако, как ясно из изложенного выше, статусность была присуща и этим обществам. Конечно, отсутствие наследственности в передаче статусов, титулов являлось существенной особенностью именно мусульманского феодализма.

В Китае принцип наследования статуса все же существовал, хотя и в ослабленном виде. Он в полной мере относился к наследственной титулованной знати, которая регулярно возникала в каждой новой китайской империи, и время от времени применялся и в отношении служилого слоя, "ученых", которые в принципе имели лишь личный статус. Если не считать наследственность обязательным признаком сословия, китайское общество окажется одним из наиболее статусно ориентированных. Степени, чины, связанные с ними привилегии, градации свободы-несвободы непривилегированных сословий - все это создавало крепкую социальную ткань, из которой невозможно было выпутаться.

Видимо, наиболее типичной для феодального социального строя следует признать индийскую кастовую систему.

Если делать какой-то общий вывод о ходе развития обществ Востока в этом отношении, то напрашивается такой - эволюция шла ко все большей зрелости и рафинированию феодального способа организации общества, а не к его преодолению.

Япония и в этом отношении выгладит исключением. Различие статусов внутри господствующего и эксплуатируемого классов, существование промежуточных между ними социальных прослоек в XVI в. были в значительной мере преодолены. Была проведена резкая грань между благородными (самураями) и неблагородными. Все население было разбито на четыре сословия. И их разложение уже стало выводить Японию на пути генезиса капитализма.

Опыт типологии феодальных стран Азии, предпринятый несколько лет назад на основе анкетного опроса специалистов [52], показал, что регион Ближнего и Среднего Востока отличался значительным уровнем развитости (товарно-денежные отношения и промышленное развитие) и шел в целом близко к типично феодальной модели. Регион Китая, также демонстрирующий значительную развитость, в то же время отклоняется от "типично феодальных" форм. Индию характеризуют средний уровень развития и довольно явная выраженность феодальных черт. Страны Юго-Восточной Азии были "слаборазвитыми" даже по азиатским меркам, но в целом близки к феодальной модели. Особенно это относится к бирманско-таиландскому региону, который по большинству показателей ближе к "феодальной модели", чем любой другой регион Востока. К этому надо добавить, что Япония, если бы она была исследована тем же методом, видимо, дала бы наивысшие показатели как "развитости", так и "феодальности". Ясно, что использование феодальной модели для анализа и типологии обществ Азии вполне эффективно и задача заключается в развертывании этой работы всеми имеющимися в распоряжении методами.

Примечания

[52] Алаев Л.Б. Опыт типологии средневековых обществ Азии. - Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]