4. КУЛЬТУРА

Общественно-экономический и политический строй римской гражданской общины породил систему ценностей, где воинской доблести, военным подвигам и славе "римского имени" принадлежало главное место. История римских войн оказалась остовом исторической памяти римлян, которая легла в основу развития римской культуры. Тем более что у римлян мифы-повествования о богах не получили развития, уступив в какой-то мере свое место преданиям историческим и квазиисторическим. В них можно видеть некоторую аналогию греческим мифам о героях, однако у римлян (что очень существенно) и предания действительной - порой даже не слишком отдаленной - истории тоже могли, по выражению современного исследователя, "выступать в роли сакральных мифов" самого широкого культурного значения [+6].

Разумеется, "мифология истории" вторична по отношению к древнейшим, архаичным мифам, и ее парадигмы легко приобретают характер примеров вполне прикладных. "Здесь и для себя, и для государства ты найдешь, чему подражать, здесь же - чего избегать", - писал Тит Ливий в предисловии к своему историческому труду. В ходе развития системы мифопоэтических представлений римлян все четче выявляется ее основной стержень - "идея исключительной судьбы Рима... пользующегося особым покровительством богов, предназначивших ему беспримерное величие и власть" [+7]. Определившаяся достаточно рано, политически целеустремленная, эта идея оказалась исключительно устойчивой. Римской культуре был свойствен традиционализм и приверженность своей, "домашней" старине. "Древний уклад", "нравы предков" всегда представлялись неким идеалом, предшествовавшим всему последующему развитию римского общества.

На другую (казалось бы, противоположную) сторону римской культуры указывает случайное, но весьма знаменательное замечание Полибия: "Римляне оказываются способнее всякого другого народа изменить свои привычки и позаимствоваться полезным". Эта "способность", однако, была укоренена в той же самой римской старине и в представлениях римлян о ней - рассказы римлян о прошлом отразили пестроту и подвижность обстановки в древней Италии с характерными для нее контактами различных народов, языков, культур.

Динамизм римской культуры - столь же существенная для нее черта, как и традиционализм. Сложное, переменчивое соотношение этих противостоявших друг другу и взаимодействовавших друг с другом начал обусловило не только ее жизнеспособность, но и ее огромную роль для дальнейшей культурной истории Европы, особенно Западной.

Еще в те времена, когда в Риме верхушка плебса боролась за доступ к высшим должностям (рубеж IV и III вв.), в социокультурной жизни Рима, как и в политической, особое значение приобрела идеология "славы", понимавшейся как общественное признание заслуг. В условиях непрестанных войн, нераздельной связи между высшими должностями в государстве и командными постами в войске воинская доблесть, военный успех оказывались естественным путем к славе, служившей обоснованием политических притязаний, а подъем по лестнице должностей, или, что то же самое, почестей ("должностная карьера" - характернейшее социокультурное понятие римлян), делался источником еще большей "славы". Считалось, что личной славе (как и личной власти) положен предел, но она становилась достоянием фамилии, которая получала право хранить изображения прославленных предков. Подвиги членов фамилии делали ее "знатной", т. е. знаменитой, а слава предков обязывала потомков не только ее блюсти, но и стараться ее превзойти.

Социокультурное значение представлений, связанных со "славой", было широким. Соперничество вокруг славы непосредственно втягивало немногих, но, как и все связанное с войной, имело широкий отклик среди римлян.

Внеиталийская экспансия III-II вв. резко активизировала внешние контакты Рима - и военные, и дипломатические, и культурные. Греческий язык, служивший международным языком дипломатии, был, с другой стороны, языком богатой и притягательной культуры, в которой римляне все больше и больше готовы были видеть свою добычу. Начался импорт награбленной культуры, причем темп и размах римских успехов в этом деле были разительны. В Рим ввозились греческие статуи, картины, библиотеки (материальная ценность таких вещей была завоевателям известна) и вместе со всем этим - образованные рабы. Они приживались, и с ними приживалась, приспособляясь и модифицируясь в новой жизни, греческая культура. Взаимодействие двух культур привело не к простой "эллинизации", а к ускоренному развитию римской культуры, многое почерпнувшей у греков, но сохранившей свое лицо.

О раннем римском эпосе мы имеем лишь смутные представления. Какие-то песни во славу предков, видимо, исполнялись когда-то на пирах, но не певцами-сказителями, а пирующими поочередно. Между бытованием этих песен и первыми литературными опытами в эпическом роде, судя по всему, был временной разрыв.

Словесная культура римлян начинается с развития анонимных устных или "деловых" форм (песни, молитвы, гимны богам, заклинания, юридические формулы, надгробные надписи). Дошедшие до нас образцы показывают виртуозное владение словом - скупым и точным. Известны стихотворные надгробные надписи середины III в. до н. э. Однако представление о словесном творчестве как об определенной сфере человеческой деятельности появляется в общественном сознании римлян лишь в связи с мощным культурным движением, начавшимся в конце III в.

Первым римским поэтом суждено было стать греку-рабу, а потом отпущеннику Ливию Андронику (около 282-204 гг.), получившему, как водилось, родовое имя Ливия от бывшего господина, видного сенатора. Вывезенный из южноиталийского города Тарента (завоеванного римлянами в 272 г.), он учил сенаторских детей греческому языку и заодно стал их учить и латинскому, впервые разрабатывая методику обучения ему. Методика строилась на греческий лад, ее основой были тексты Гомера. Для этого Андроник перевел "Одиссею" (географически ближе, чем "Илиада", связанную с Италией) старинным стихом римской народной поэзии (сатурнийским), благодаря чему получил известность. Затем его деятельность стала более разнообразной. По заказу должностных лиц, ведавших Римскими играми, Андроник стал устраивать сценические представления "греческого" типа: сочинял (по образцам) и ставил трагедии и комедии, в которых и сам играл. В 207 г. Андронику был заказан гимн-молебствие Юноне.

Гимн Андроника, по словам Ливия, удовлетворял тогдашним вкусам, но "ныне показался бы невыносимым и нескладным". Цицерон, восклицавший не без патетики: "А где же древние наши стихи?", не советовал перечитывать пьесы Андроника, а "Одиссею" находил несколько топорной. Но уважение к этой поэме как к школьной классике было вообще велико, и Гораций (сам по ней учившийся) дивился косности вкуса "толпы".

Ливий Андроник положил начало двум родам римской словесности: театральной поэзии и поэзии эпической, сыгравшим важнейшую роль в формировании латинского литературного языка. Основой творчества Андроника были переводы с греческого. И если перевод "Одиссеи" остался единственным в своем роде, то переводы-переделки греческих комедий прижились; они составили особый театральный жанр - паллиату ("комедию плаща", получившую название от греческого плаща - паллиума, который носили ее герои). Трагедии по греческим образцам также бытовали впоследствии на римской сцене.

Развитие поэзии шло очень бурно. Ливий Андроник, судя по сохранившимся о нем сведениям, был еще поэтом, так сказать, по должности, но уже пошедший по проторенному им пути его младший современник, почти сверстник Гней Невий может рассматриваться как поэт, творивший по внутреннему побуждению. Не ограничиваясь заимствованными сюжетами, Невий обратился к римской истории - и легендарной, и достоверной. От него идут собственно римский эпос и трагедии на римские темы. Круг разрабатываемых Невием жанров был достаточно широк - от написанной сатурнийскими стихами поэмы о I Пунической войне до паллиат. Невий рано понял общественное значение театра и смело вводил в паллиаты политические намеки, задевая правящую знать (за что однажды попал в тюрьму). Сочинения Невия, как и Андроника, дошли до нас в незначительных отрывках.

Рубеж III и II вв. стал началом периода, который можно назвать временем первых классиков римской литературы. В центре его - три фигуры: поэт Квинт Энний (239-169 гг.), первый римский прозаик Марк Порций Катон (234-149 гг.) и комедиограф Тит Макций Плавт (ок. 250-184 гг.).

Энний был уроженцем Рудий, апулийского городка, где говорили пооскски и по-гречески (поэтому, став латинским поэтом, он утверждал, что у него три души). Он одарил римскую культуру "большим" эпосом, впервые введя в латинский стих гомеровский гекзаметр. В его поэме "Анналы" ("Летопись"), излагавшей в 18 книгах все деяния римлян, исторический "римский миф", собственно, и был разработан как основа миросозерцания римлян. Популярность этого сочинения была велика вплоть до появления исторического эпоса Вергилия. Делал Энний и свободные переводы греческих трагедий, главным образом Еврипида, писал трагедии из римской истории, и даже комедии - видимо, наименее близкий ему жанр.

Энний был рационалистом и своего рода просветителем. В одной из его трагедий говорилось о том, что боги не вмешиваются в дела людей, но суеверные жрецы и невежественяые ворожеи берутся указывать другим, чего сами не знают, собирая драхмы с тех, кому обещают богатства. Энний изложил в латинских стихах применительно к римским богам учение эллинистического философа рубежа III в, Евгемера, толковавшего мифологию как историю обожествленных людей.

На протяжении всей истории Римской республики Энний считался крупнейшим из римских поэтов, почти что воплощением римского духа (хотя римское гражданство он получил лишь через 20 лет после приезда в Рим).

Катон во многих отношениях стоит особняком и среди своих современников, и вообще в римской литературе. Он не хотел учиться у греков литературной форме и писал подчеркнуто антириторично, следуя принципу "Знай дело, слова придут"; он - единственный из римских авторов - рассматривал историю своего отечества с точки зрения всей Италии; если мы правильно понимаем сообщения наших источников, он излагал историю войн, не называя имен полководцев, писал о событиях, а не о людях, что резко диссонировало с характерной для римской знати идеологией славы.

Катон родился в италийском городе Тускуле, юность провел в Сабинской области, в имении, унаследованном от отца, и к началу своей политической деятельности был в Риме буквально "новым человеком". Крайний ригоризм его традиционалистски-великодержавных взглядов наложил отпечаток на весь его облик.

Одно из сочинений Катона - его трактат "О земледелии" - дошло до нас целиком. До сих пор земледелие воспринималось как естественный способ существования, теперь же, в изменившейся общественно-политической обстановке, Катон стремится поднять его нравственный авторитет и делает это не рассуждениями, а рисуя конкретную картину жизни земледельца-хозяина. Характер изложения книги настолько необычен для античного автора, что исследователи долго отказывались считать дошедший до нас текст аутентичным или хотя бы завершенным. Фразы Катона - сжатые, содержательные, дельные - складываются в краткие (по большей части) заметки-наставления. Все это переслоено деловым и едва ли не документальным материалом: списки оборудования, списки где что купить, технические наставления, "формулы" молитв, рецепты блюд, рецепты из домашнего лечебника (с заговорами), средства от моли и т. п. Книга может восприниматься и как руководство для начинающего хозяина-рабовладельца, и как своего рода учебник жизни.

Другие сочинения Катона известны по отрывкам или упоминаниям у римских авторов. Это исторический труд "Начала", который Катон писал всю жизнь, "Наставления к сыну" и письма к сыну, "Песнь о нравах", в которой отразилась борьба Катона против "ввозной роскоши" и порожденных ею "новых гнусностей", и отдельные речи, высоко ценившиеся впоследствии Цицероном. Потомки идеализировали образ Катона, превратив его в пример всех римских достоинств.

Гением римского театра был Плавт, младший современник Энния, италиец из Умбрии. Это был профессионал, до тонкости знавший свое дело и свою публику. Очень высоко ценился потомками литературный язык Плавта. Варрон (I в. до н. э.) писал: "Музы говорили бы языком Плавта, если бы хотели говорить по-латыни".

Плавтовы паллиаты очень далеки от образцов (чьи авторы и греческие заголовки нередко известны). Плавт не только монтировал части разных пьес, в ход шли и ателлана с ее грубым народным юмором, и песенки "низкого жанра" по образцу новейших греческих. Все это соединялось в целое безудержной буффонадой. Публика включалась в игру. Актеры заговаривали с ней, поддразнивая ее, растолковывая шутки и т. д. Сценическую иллюзию то и дело нарушали. Так, один герой, объяснял другому, что понадобившийся по ходу интриги костюм можно взять у постановщика. Сценическая Греция и зрительский Рим свободно переходили друг в друга. В этой Греции действовали римские законы (и герои хорошо умели их обходить) и римские должностные лица, поминались римские улицы и т. п. Все было узнаваемо: хитрые рабы с греческими именами, жены и рабы-управляющие, забирающие в доме слишком большую власть, господа, использующие рабов в темных делишках, для господина зазорных, старики-отцы "высокого рода", заседающие в "сенате", но обманываемые сыновьями и рабами. Общественную мораль это не оскорбляло, так как все герои были якобы греками, "легкомысленными" на римский взгляд людьми, которым римская "серьезность" была недоступна. К тому же морализаторские сентенции в избытке провозглашались со сцены на всякий вкус. Общая атмосфера Плавтовых комедий с ее кутерьмой, победами предприимчивости, огромной ролью рабов, верхушка которых яростно рвалась в люди, отражала - конечно, в комическом преломлении - процессы, происходившие в римском обществе конца III в.

Яркий, красочный театральный мир Плавта просуществовал недолго. Уже второй классик римской паллиаты Публий Теренций Афр (ок. 190-159 гг.), по происхождению раб из Африки, стал приближать свои комедии к стилю греческих литературных образцов. Тонкая разработка психологии и сюжета, образцовый язык на века сделали его незаменимым "школьным" автором, но без подлинного сценического темперамента, без вкуса к народному юмору; Теренций не мог быть творцом театра для всех.

В середине II в. усиливаются римские великодержавные тенденции. После падения Карфагена и Коринфа увеличился приток богатств, художественных ценностей, рабов. Возросла пышность устраиваемых победоносными полководцами зрелищ. Вместе с тем все больше чувствовалась усталость от войн. Ненавистные Катону "новые пороки" - страсть к роскоши и леность - все шире распространялись в Риме.

В этот период эпическая поэзия теряет свою жизненность, сводясь к поэмам "на случай", прославляющим победы полководцев, чьим покровительством пользовались авторы. Наиболее существенным литературным явлением становится сатира - смешанный жанр, не имеющий строгой формы, не требующий сюжета, предметом которого служит отношение автора к происходящему вокруг. Римляне считали его собственным изобретением, хотя и для него можно найти греческие истоки и параллели, только не в классике, а в более поздней эллинистической литературе.

Первые сатиры писал еще Энний, но настоящим основоположником этого жанра явился Гай Луцилий. Это был человек достаточно видного положения, отказавшийся ради творчества от политической деятельности. Его многочисленные сочинения представляли собой нечто вроде поэтического дневника, в котором обсуждались самые различные события и явления. Держась независимо, Луцилий критиковал общественные нравы, позволял себе писать свободно и едко, нападать на ведущих деятелей государства. Главной в его творчестве была морализаторско-критическая тенденция, вполне соответствовавшая староримским идеалам. Идущая от Луцилия линия имела продолжение не только в литературе близкого ему времени, но и при Империи.

Живая традиция старого направления римской поэзии во времена Луцилия сохранялась только в трагедии. Недаром он полемизировал с трагическими поэтами Марком Пакувием и Луцием Акцием (упрекая их в высокопарности языка).

Что касается судеб римской комедии, то вскоре после Теренция перестали писать паллиаты. Их сменили комедии на римские сюжеты - так называемые тогаты, построенные примерно по тому же принципу. Их авторы с самого начала стремились соединить народный юмор Плавта с психологизмом Теренция. Некоторой новостью было большее внимание, уделяемое женским характерам. На рубеже I в. до н. э. к тогате присоединяется литературная ателлана, использующая маски и мотивы старой фольклорной, но располагающая теперь поэтическим текстом. Именно к ней относятся дошедшие до нас заголовки вроде: "Макк-девица", "Макк-трактирщик", "Макки-близнепы", "Буккон в школе гладиаторов", "Папп-земледелец", "Невеста Паппа", "Два Доссена" и т. п. Это были фарсовые сценки, грубоватые по сюжету и юмору. К середине I в. на сцене утвердился мим, тоже имевший фольклорно-фарсовые корни. Сюжеты мима обычно были анекдотические, часто малопристойные (обманы, соблазнения, супружеские измены). В миме обыгрывались как словесные нелепости, так и телесные уродства и недостатки, использовалось передразнивание характерных жестов и интонаций (например, стариковских), вообще все должно было быть чрезмерно смешным, уморительным. Видимо, допускалась импровизация. "Ведь это в миме,- писал Цицерон,- когда не знают, чем кончить, кто-нибудь вырывается из рук, и тут же, возвестив стуком конец, дают занавес". Вероятно, в миме использовались в еще более смехотворной трактовке и сюжеты других видов комедий.

В римской прозе с середины II в. важнейшим жанром становится исторический. Занятие им долго считалось подобающим лишь лицам самого высокого сана. Оно как бы продолжало их государственную деятельность или служило ей вынужденной обстоятельствами заменой. Первым римским историком был сенатор времен II Пунической войны Фабий Пиктор, писавший по-гречески в расчете прежде всего на внеримского читателя. Его сочинение имело выраженный пропагандистский характер. Начиная с Катона, римские историки писали на родном языке. Рассказ, как правило, начинали от основания Рима, хотя немало внимания уделяли и событиям более близким. Материал, относящийся к истории других стран и народностей, привлекался лишь в меру необходимости. Историки конца II - начала I в. (младшие анналисты) стали обрабатывать исторический материал в соответствии с принципами риторики, что вело к приукрашиванию и искажению событий. Кроме того, они подчиняли свое изложение интересам политических группировок, к которым принадлежали. В их среде появился жанр исторической монографии. Возникшая у Полибия под воздействием римских завоеваний мысль о всеобщей взаимозависимости в истории, о возможности написания всемирной истории, нацеленной не только на изложение событий, но и на понимание их взаимосвязей, осталась чуждой римской историографии - для нее точкой отсчета оставался Рим.

Первым отпущенником, который начал писать историю, Светоний называет Вольтацилия Пилута, бывшего раба-привратника (по обычаю прикованного тогда на цепь), а затем - учителя риторики у Помпея (чьи деяния Вольтацилий и изложил "во многих книгах"). Вторжение лиц низкого происхождения в историографию неудивительно: история стала частью литературы, где широко использовался вспомогательный труд образованных рабов и отпущенников.

Сочинения Гая Саллюстия Криспа (середина I в. до н. э.), второстепенного политического деятеля из "новых людей",- единственный сохранившийся памятник республиканской историографии. Окрашенные враждебными знати взглядами автора, его сочинения высоко ценились потомками за драматизм и психологизм изложения, а также за язык и стиль, напряженный и сжатый, насыщенный архаизмами, - язык древней "доблести", судящей современность.

Знаменитые "Записки" Цезаря, по существу, стоят вне охарактеризованной выше традиции. Эта точная и отделанная сухая проза, на века вошедшая в школьный канон, имела специфическую цель: нечто среднее между деловой запиской и воспоминанияяйи, "Записки" должны были оправдать войны Цезаря.

Собственно говоря, Саллюстий и Цезарь принадлежат уже к так называемой эпохе "золотой латыни" - эпохе, когда были написаны сочинения, считающиеся наиболее характерными для всей римской литературы. Центральной фигурой этого периода был Марк Туллий Цицерон.

Цицерон вошел в историю литературы прежде всего как оратор, наследник огромной традиции красноречия Республики. Ораторское искусство в Риме было и политическим оружием, и словесным творчеством. Цицерон (отнюдь не сторонник Гракхов) сожалел о потере, какую понесли с гибелью высокоодаренного Гая Гракха "и римское государство, и латинская словесность". Перед оратором - в политической ли, судебной ли речи - стояли практические задачи: "во-первых, убеждать точными доводами, а во-вторых, волновать души слушателей внушительной и действенной речью; и гораздо важнее бывает воспламенить судью, чем убедить его". Пока красноречие было связано с общественной практикой и важнее всего был результат, никакие средства его достижения не могли превращаться к догму: "Неважно... чем порождается красноречие: дарованием, наукой или опытом"; в другом месте Цицерон к силе дарования прибавляет "силу души". Оратор должен был уметь пользоваться конкретной обстановкой и все использовать в интересах дела. "Глубоко заблуждается тот,- говорил Цицерон,- кто считает наши речи слепками с наших убеждений; в них все от данного дела и от времени". Речи самого Цицерона показывают огромное мастерство в оперировании "скользкими" или скрытыми сторонами дела, в использовании психологических средств давления на противника. Отсюда - особый характер красноречия как словесного творчества: оно могло оставаться живым в записи речи, а могло и уходить вместе с произнесением.

Литературное наследие Цицерона, дошедшее до нас с исключительной для древних авторов полнотой, не исчерпывается речами. Он был универсальным писателем и даже универсальным мыслителем. Ему принадлежат несколько трактатов по теории красноречия и истории римского ораторского искусства, а также целый ряд сочинений на философские темы. Цицерон поставил себе целью изложить философию для римлян, опираясь на греческие учения, но не принимая целиком точку зрения какого-либо из них. Он старался приспособить эту философию к римским потребностям, придавая ей практический характер и согласовывая ее с традиционными римскими представлениями о гражданской добродетели, о долге гражданина перед Республикой.

Большой сборник писем Цицерона вводит нас в гущу политической и общественной римской жизни 63-43 гг. Свободные от судебной или пропагандистской задачи речей, написанные с необычной для римского автора откровенностью, эти письма обнажают перед нами подлинный строй мысли самого Цицерона, его друзей, всей той части общества, к которой он принадлежал.

Творчество Цицерона замыкает собой долгий период развития римской культуры. Недаром в своих последних сочинениях он как бы подводит итог этому развитию и, предвидя гибель Республики, не видит впереди ничего, кроме опускающейся на Рим черной ночи.

Современниками Цицерона были последние поэты римской Республики - Тит Лукреций Кар и Гай Валерий Катулл. Лукреций, еще клявшийся именем Энния,- автор дидактической поэмы "О природе вещей". Излагая атомистическую философию Эпикура, он ищет в ней способ победить страхи, рождаемые бедствиями отечества. Проповеднически страстный тон, поэтическая напряженность слога выдают глубочайшее волнение автора, которое требует все новых и новых подтверждений того, что познание мира может принести душевный покой. Катулл, отгораживаясь от политической жизни чудовищно грубой бранью по адресу Цезаря, Помпея и их окружения, сосредоточивает свои интересы на маленьком дружеском кружке, ищет ценности в мире дружеского общения и любви, которая у Катулла приобретает неведомую его эллинистическим учителям напряженность и трагичность. Стиль Катулла, внешне очень простой в кратких стихотворениях и сложный в больших, везде поражает тонкостью отделки, "единством лиризма и учености, страсти и рассудочности" [+8], создающим постоянную эмоциональную напряженность.

Это ощущение напряженности и тревоги характерно для всех позднереспубликанских писателей. Временный выход наметился лишь по ту сторону политического рубежа в первое десятилетие эпохи принципата.

История словесного творчества Средней и Поздней Республики все-таки дает одностороннюю и облагороженную картину римской культуры. Ее зрелищная сторона, которая была не менее характерной, может ее показать в иных аспектах.

Римские зрелища первоначально были связаны с религиозными праздниками, но вскоре стали даваться и по другим поводам. Древнейшими и самыми людными были игры в Большом цирке. Так называлась природная лощина размером примерно 600 х 150 м между холмами Авентином и Палатином, склоны которых предоставляли места зрителям. Здесь устраивались конские бега. В первые века Республики граждане могли участвовать в состязании и сами, и посылая туда своих коней и рабов. Венок, которым награждался хозяин победившей упряжки, считался столь же почетным, как воинский венок за доблесть. В более позднее время зрительский азарт поддерживался соперничеством цирковых партий (при Республике их было две). Без конских ристаний не обходился ни один праздник. Высшие должностные лица подавали знак к началу бегов. Большой цирк вмещал до 150-200 тыс. зрителей.

Свои формы, обращенные к массовой аудитории, имела идеология славы. Так, всенародным зрелищем был так называемый триумф - торжественный въезд победоносного полководца в Рим и ритуальное шествие его к храму Юпитера Капитолийского. Триумфатор в расшитой золотом одежде, украшенный атрибутами Юпитера, в колеснице четверней двигался по городу. Перед ним везли напоказ добычу, изображения захваченных городов, таблички с названиями покоренных стран и народов, вели их предводителей или царей (которых, не доведя до храма, отправляли в тюрьму, где обычно и убивали). Здесь же шли ликторы со знаками власти, а за колесницей следовало войско, чьи победные восклицания подхватывались толпой. Солдаты распевали свои песни, иногда с грубыми насмешками над триумфатором (чтобы не сглазить его счастье). В храме он совершал благодарственное жертвоприношение. Завершался праздник пиром с угощением для народа. Триумф, предоставлявшийся сенатом, считался серьезным событием: он облегчал дальнейшую карьеру самому полководцу, а сыновьям его - соискание должностей.

В театральное действо обращались и похороны знатного человека. В погребальном шествии участвовали "изображения" (раскрашенные маски) знаменитых предков умершего. По словам Полибия, они надевались на людей подходящего роста и сложения, одетых в соответствии с должностями изображаемых. Они сопровождали тело на колесницах, а впереди них несли знаки отличия. На Форуме шествие останавливалось. Мертвого обычно ставили стоймя, "дабы он был виден всем", "предки" в масках рассаживались "по порядку в креслах из слоновой кости". "Неужели, - восклицает Полибий, - можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных?" "Перед лицом всего народа, стоящего кругом", сын или другой родственник произносит речь, воскрешающую в памяти присутствующих "деяния прошлого", и "личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль". По окончании похвального слова умершему оратор "переходит к повествованию о <...> подвигах всех присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, этим увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство; вместе с тем - и это всего важнее - обычай поощряет юношество ко всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам" (пер. Ф. Мищенко).

Такие ритуальные похвалы, связывавшие военные подвиги умершего со всем его нравственным обликом, Дионисий Галикарнасский называл "древним изобретением римлян". Цицерон, правда, сетовал на то, что "из-за этих похвальных слов наша история полна ошибок, так как в них написано многое, чего и не было: вымышленные триумфы, многие консульства, даже вымышленные родословия...". Однако и в его время образцы такого красноречия, хранившиеся в фамильных архивах, находили практическое применение, служа продолжению определенной традиции.

От масок, выносившихся на похоронах, вел свое начало знаменитый римский скульптурный портрет с его интересом к индивидуальным чертам лица, стремлением к правдивости и неприкрашенности.

Постепенно складывающийся облик города давал возможность как бы созерцать картины римских побед. На его площадях и улицах умножались памятники военной славы: храмы, посвященные победам, колонны, воздвигнутые в честь полководцев, статуи знаменитых римлян. Со II в. до н. э. появляется и специфически римский тип памятного сооружения - триумфальная арка. Этому способствовало изобретение римскими строителями бетонной техники, стимулировавшее широкое распространение арочно-сводчатых конструкций и преобразовавшее античную архитектуру.

Аркады играют роль несущего элемента в очень характерном типе римских сооружений, вошедшем существенным элементом в римский городской пейзаж, - в акведуке (надземном водопроводе). Тип арочного акведука был выработан в 40-х годах II в. до н. э., когда был сооружен первый его образец - Марциев акведук. Аркада стала столь же характерной для римской архитектуры, как колоннада для греческой (тем не менее от колоннады римляне тоже не отказывались), и входила как существенный элемент в архитектуру общественных зданий, например огромного (на 1700 мест) закрытого театра Помпея, первого театрального здания в Риме (50-е годы до н. э.). К сожалению, от архитектуры Республики сохранилось немногое. Дошедшие до нас храмы не грандиозны, но замечательны по высоте техники и строгости форм. Лучше всего сохранился храм на Бычьем рынке с ионическими колоннами и полуколоннами (так называемый храм Фортуны) I в. до н. э. Простотой и совершенством отличается стоящий неподалеку круглый храм того же времени с коринфскими колоннами (раньше вго считали храмом Весты, теперь - храмом Геркулеса). Перекрытие его не сохранилось. Лишь восемь гранитных колонн сохранилось от монументального храма Сатурна на Форуме.

Внешний блеск Рима должен был соответствовать престижу города-победителя. Тому же стали служить и праздничные зрелища, среди которых все большее место занимали сценические игры.

Если раньше спектакли устраивались только раз в год (на Римских играх), то в конце III - начале II в. устанавливаются еще три праздника, которые сопровождаются сценическими представлениями. Кроме того спектакли могли устраиваться и по поводу погребальных игр, триумфов и т. п.

Капитальных театральных сооружений не было - действие разыгрывалось на временных деревянных подмостках, где устраивалась широкая и невысокая сцена. На заднике была нарисована декорация, изображавшая уличный перекресток с несколькими домами, где были сделаны вырезы для окон и дверей. Зрители толпились вокруг (конечно, удобным для таких подмостков было место у подножия холма). Лишь в 194 г. были отгорожены места для сенаторов. Около 154 г. цензоры сдали подряд на строительство театрального здания, но по постановлению сената уже строившийся театр был разрушен, по словам римского историка, "как бесполезный и вредоносный для римских нравов". Подобное здание было построено лишь в 50 г., в самом конце Римской республики.

Постоянным элементом театрального дела в Риме, хранителем его традиций была труппа. Небольшая (один и тот же актер по ходу спектакля мог появляться в двух-трех ролях), она состояла в основном из рабов и отпущенников. Отпущенником обычно был и ее руководитель - "хозяин". Актеры играли без масок (масштаб зрелища их не требовал), постоянные сценические типы - характеры - обозначались каждый своим родом и цветом костюма. Мужчины - исполнители женских ролей белили руки. Женщины начали выступать на сцене только с появлением мима, в последний век Республики. Актерская техника (речь, жесты, движения) была очень разработана. Много места в спектакле занимали музыкальные номера с пением. Низкое социальное положение актеров в римском обществе не мешало некоторым из них достигать популярности и даже богатства. Отвечал за сценические игры эдил или претор. Спектакли устраивались в первой половине дня. Все объявления о них делались просто через глашатаев.

Со временем у сценических игр появился соперник, видимо меньше смущавший блюстителей традиционалистской морали,- гладиаторские бои. Происшедшие от этрусских погребальных обычаев (в конечном счете от человеческих жертвоприношений), они и в Рим пришли первоначально как похоронный обряд, который, однако, приблизительно с середины III в. быстро приобрел характер публичного зрелища, происходящего прямо на Форуме. В 174 г. "освободитель Греции" Фламинин при погребении своего отца устроил трехдневные игры с 74 гладиаторами. В 160 г. на погребальных играх в память Луция Эмилия Павла (победителя Персея) один только слух, что "дадут гладиаторов", сорвал представление "Свекрови" Теренция, так что при следующей попытке (на Римских играх) "хозяин" труппы, выступая в роли Пролога, молил зрителей: "Не дайте ж этому искусству сделаться уделом лишь немногих".

С начала II в. до н. э. в обычай входят звериные травли - во времена Республики их устраивали в Большом цирке. Иногда это бывали просто "охоты" на безопасных зверей, но ради остроты зрелища зверей стравливали между собой, заставляли драться с людьми. Кровавые зрелища все больше дорожали. В конце II в. до н. э. гладиаторские игры были в первый раз даны магистратами. Их популярность росла очень быстро (хотя до конца Республики они, как и театральные представления, давались во временных деревянных сооружениях). Вовремя устроенные игры могли иметь значение для исхода выборов. Самое удивительное, что в гладиаторских играх усматривали и воспитательное значение. Даже Цицерон писал: "Жестоки гладиаторские зрелища, многим они кажутся бесчеловечными, и, пожалуй, так оно и есть - по крайней мере теперь; но когда сражающиеся были приговоренные преступники, то это был лучший урок мужества против боли и смерти; вели не для ушей, то для глаз".

Итак, самые различные события в государственной и общественной жизни Рима имели тенденцию принимать зрелищный облик или, во всяком случае, находить то или иное отражение в стихии зрелищ. Зрелища были рассчитаны на активность зрителей и как бы собирали зрительскую толпу в единое целое, позволяя воздействовать на общественное настроение. Особенно показательна в этом отношении роль гладиаторских боев. Представленная ими существенная сторона римской культуры может рассматриваться как древняя параллель к некоторым явлениям современного "масскульта" с его техникой манипулирования.

Римское право в эпоху Республики еще не превратилось в тот грандиозный памятник римской культуры, каким оно вошло в позднейшую европейскую. Но пути его развития, характерный для него строй мысли уже определились.

Законы XII таблиц рассматривались как "исток" всего публичного и частного права. Но они содержали лишь общие нормы, регулировали типические отношения. Поэтому, несмотря на опубликование (в 304 г. до н. э.) судебного календаря и исковых формул, рядом с писаным правом сохранялась существовавшая лишь в толкованиях "сведущих людей" изустная правовая традиция, которая поддерживала и роль обычая, как старого, так и вновь складывающегося. Хранителями этой традиции долгое время оставались, несмотря на отделение сакрального права от гражданского, верховные жрецы-понтифики. И позднее разработкой права занимались виднейшие люди государства.

В древнейшем римском праве господствовал культ формальности, культ слова. Буквальная точность при произнесении "торжественных" формул, идущая еще от сакрального права, была условием всякого разбирательства. Поэтому толкование законов ставило целью привести конкретный случай в соответствие с буквой какого-нибудь из них. Юристы умели придавать этой букве значение, иногда далекое от намерений законодателя, использовать древние процедуры для новых целей. Очень важна была роль "имитирующих" процедур (вроде известной уже XII таблицам символической продажи за символическую цену), заменяющих собой реальные сделки, действия и т. п. В начале II в. юрист Секст Элий Пет Кат (консул 198 г.) опубликовал в "трехчастном" сборнике весь накопившийся до тех пор материал: законы, их толкования и формулы ведения судебных дел. Но развитие хозяйственной и общественной жизни ставило все новые вопросы, так что письменное творчество юристов (заслуживают упоминания 18 книг Муция Сцеволы о гражданском праве - рубеж II и I вв.) не избавляло от нужды в специалистах-толкователях.

Жизнь выявляла различие или даже противоречия между "правом" и "справедливостью". Рядом со строгим гражданским правом, основанным на букве законов, постановлений сената и народа, постепенно складывается (после середины II в. до н. э.) еще одна система права, идущая от эдиктов, издаваемых магистратами, облеченными судебной властью,- так называемое преторское право, которое, как считали римские юристы, "введено преторами в помощь гражданскому или для его дополнения либо исправления ради общественной пользы". Орудием преторского права было приравнивание ситуаций, не отвечавших формулировкам строгого права, к тем, которые им отвечали. Поэтому формулировки эти, не применяясь в преторском праве буквально, использовались и в нем для осмысления правовых ситуаций, что позволяло рассматривать более гибкое преторское право как "живой голос" гражданского. Характерная для римской культуры связь традиционализма и динамизма, таким образом, находит в праве специфическое выражение. Юристы-толкователи, мотивируя решения, приходят к более свободной интерпретации законов по смыслу и цели - по "справедливости". Получают распространение иски не по букве закона, а по аналогии. Возможность различных толкований и пониманий закона предоставляет магистрату или назначенному им судье выбор решения. Современник Цицерона Серврш Сульпиций Руф составил первый краткий комментарий к преторскому эдикту. Содержание римских правовых норм было связано со структурой римской гражданской общины (основной ячейкой которой была фамилия - большая патриархальная семья) и с отношениями собственности ("что чье?") в усложнявшейся социально-экономической жизни Рима. Рабству и рабовладельческому хозяйству право уделяет все больше и больше внимания. Поскольку лишь глава фамилии был юридически признанным собственником и поскольку раб находился в его полной власти, постольку вопросы, связанные с рабовладением, рассматривались правом прежде всего в контексте вопросов о компетенции, правах, интересах, обязательствах, ответственности "отца семейства".

Цицерон, будучи судебным оратором, занимался и проблемами права, в котором, как он считал, римляне превзошли все другие народы и, главное, греков. Он мечтал о превращении права в строгую науку, основанную на четких определениях, на систематизации понятий по родам и видам. Однако, хотя позднейшие римские юристы дали ряд интересных определений и на свой лад систематизировали право, общий характер его развития все-таки не был предугадан Цицероном. Оно продолжали накапливать многочисленные, часто противоречащие друг другу толкования и мнения, сквозь которые благодаря непрекращающемуся исследованию отношений пробивались основные тенденции. Римское право не было хаотичным набором казусов, но и не стало унифицированной системой.

Примечания

[+6] Майоров Г. Г. Образ Катона Старшего в диалогах Цицерона: К вопросу об особенностях римской мифологии истории. - В кн.: Античная культура и современная наука. М., 1985, с. 56-57.

[+7] Штаерман Е. М. От религии общины к мировой религии. - В кн.: Культура древнего Рима. М., 1985, т. 1, с. 137.

[+8] Гаспаров М. Л. Греческая и римская литература I в. до н. э. - В кн.: История всемирной литературы. М., 1933, т. 1, с. 453.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]