Каспийский свод сведений о Восточной Европе

Б.Н. Заходер

Часть 1. Поволжье и Хорасан (продолжение)

Ренессанс Х века

Начиная обзор источников Х столетия, составляющих Каспийский свод известий о Восточной Европе, мы прежде всего должны назвать автора, который хотя и оставил весьма полное описание Поволжья, но не принадлежал к кругу среднеазиатско-хорасанских географов. Участвовавший в багдадском посольстве к царю булгар в 921-922 гг. Ибн Фадлан не может быть причислен к каспийской географии хотя бы уже по одному тому, что, судя по дошедшему от него до наших дней литературному наследству, ни одним словом не упоминает ни об Абаскуне, ни о морском маршруте. И все же нам представляется, что как по форме, так и в значительной мере по содержанию знаменитая "Записка" багдадского путешественника составляет неотъемлемую часть той суммы географических представлений, которые мы именуем Сводом.

Уже первые вводные фразы "Записки" не могут не вызвать у читателя невольной ассоциации с описанием Мас'уди утерянного сочинения Джарми. Как у бывшего византийского пленного, так и у Ибн Фадлана мы находим список восточноевропейских народов - "тюрок, хазар, русов, славян, башгирдов и других", о которых автор собирается рассказать "в отношении различий их вер, известий об их царях и обстоятельств их дел". Это введение, даже если не считать его принадлежащим Ибн Фадлану, все же очень существенно; оно говорит, как воспринималось сочинение Ибн Фадлана самым старым читателем и переписчиком "Записки". Со времени освобождения Джарми из плена до путешествия Ибн Фадлана прошло около восьмидесяти лет, и немногим более - со времени, когда Саллам ат-Тарджуман ездил к хазарам. Знаменитый багдадец следовал в своем изложении, очевидно, выработанной предшественниками привычной форме.

Это первое наше впечатление становится еще определеннее, если учесть, что в отличие от обоих помянутых выше авторов, Ибн Фадлан не только понаслышке, а самым непосредственным образом столкнулся со среднеазиатско-хорасанской географической традицией. Нам не совсем понятны мотивы, приведшие багдадское посольство к выбору маршрута на Среднюю Волгу не через Кавказ, как это сделал Саллам ат-Тарджуман, а через Среднюю Азию. Но, очутившись в Средней Азии, багдадское посольство, а с ним вместе и Ибн Фадлан, задержались там достаточно длительное время, сначала в Бухаре в качестве гостей саманидского эмира Насра ибн Ахмада (301-331/914-943) и его просвещенного везира Джейхани, где пробыли двадцать восемь дней, затем в Хорезме - от начала зимы и ледостава до конца месяца шавваля, т.е. до начала марта 922 года. Если считать время пребывания посольства в Хорасане и Средней Азии начиная с июля - августа 921 г., когда посольство вскоре после убийства Лайла ибн Ну'мана прибыло в Нишапур, то окажется, что Ибн Фадлан до отправки на Поволжье жил в культурных центрах юго-восточного Каспия не менее чем полгода. Таким образом, вряд ли можно сомневаться, что наряду с багдадской, главным образом литературной, традицией путешественниками могла быть использована местная, вероятно по большей части устная, традиция. Следы использования этой традиции достаточно четко проглядывают в описании Ибн Фадланом подготовки к сухопутному путешествию, в частности в упоминании в качестве срока переезда трех месяцев. Этот срок мы встречаем у Марвази в определении пути между булгарами и Хорезмом. Достойно внимания, что указание на три месяца у Ибн Фадлана находится лишь в рассказе о подготовке к путешествию; как показал опыт поездки, расстояние от Джурджании до Булгар было покрыто багдадским посольством в семьдесят дней. Очевидно, что указание на три месяца пути стало известно путешественникам до начала переезда и может быть смело отнесено к информации, почерпнутой в Средней Азии. Эта же информация только и могла определить запасы продовольствия и одежды, что были сделаны путешественниками и на которых так подробно останавливается Ибн Фадлан.

Не менее интересна и другая черта, характеризующая поездку багдадского посольства по Средней Азии до того, как караван с багдадскими путешественниками отправился в первый переход из Джурджании в рабат Замджан, прозванный "вратами тюрок" - Баб ат-турк (понедельник зу-л-када 309/4 марта 922 г.). Проведя в Бухаре, как упоминалось, двадцать восемь дней, багдадские путешественники вернулись к "реке", т.е. к берегу Амударьи, наняли судно и отправились в Хорезм, расстояние до которого, по словам Ибн Фадлана, от места посадки на судно равнялось двумстам фарсахам. Уже Йакут, компилируя это место "Записки" Ибн Фадлана, недоумевал, что именно разумелось под термином Хорезм; как известно, наименование Хорезм обозначало страну, а не какой-либо отдельный город. Современные исследователи текста Ибн Фадлана объясняют это недоразумение тем, что Хорезмом в IX-Х столетиях мог называться древний столичный город Кас. Более ясно определение второго пункта, где особенно долго (четыре месяца) задержались багдадские путешественники перед отправлением на Поволжье. По словам Ибн Фадлана, Джурджания находилась в 50 фарсахах по воде от Хорезма. Все описание пребывания в Джурджании, где багдадские путешественники провели зиму, показывает, что вряд ли под Джурджанией можно разуметь иной город, чем хорезмский Гургандж или Ургенч, как он стал впоследствии называться у монголов и тюрок. Единственное сомнение в подобной идентификации может вызвать упомянутое Ибн Фадланом расстояние от Каса до Гурганджа в 50 фарсахов по воде, тогда как Истахри определяет его в 3 дня пути. Но подобные расхождения между показаниями в днях пути в фарсахах довольно часты и, как заметил В.В.Бартольд, имеют место у того же Истахри, в частности в отношении маршрутов по Хорезму. Но каковы бы ни были наши сомнения в определении упомянутых Ибн Фадланом топонимических обозначений, одно несомненно: большую часть своего маршрута по Средней Азии багдадское посольство проделало по воде, наши путешественники стремились по возможности пользоваться не сухопутным, а водным транспортом. Только в Джурджании багдадские путешественники запаслись вьючными животными - верблюдами - и оделись так плотно в теплые одеяния, что видны были лишь их глаза, как не без иронии описывает непривычный дорожный костюм сам Ибн Фадлан. Караванное путешествие из Хорезма на Поволжье казалось необычайным не только самим путешественникам, но и племенам, через территории которых проезжало посольство халифа. Один из вождей гузов-тюрок следующими словами характеризовал предпринятое багдадцами путешествие: "Это нечто такое, чего совершенно мы не видали и о чем не слыхали, и мимо нас [никогда] не проходил посол какого-либо государя с тех пор, как существуем мы и отцы наши".

За почти полуторавековую работу европейской ориенталистики над литературным наследием Ибн Фадлана сделано много полезного и важного; значительна доля участия в этой работе нашей науки. "Записка" - один из документов прошлого нашей страны, тем более значительный, что трактует он, этот документ, о фактах, о которых мы ничего не знаем или мало знаем по другим источникам. И все же многие и весьма существенные вопросы остаются неясными, по-прежнему требуют пристального внимания. К таким вопросам относится прежде всего вопрос о соотношении текста "Записки" с современными ей или близкими к ней по времени географическими сочинениями.

К сожалению, даже солидные исследования литературного наследия багдадского путешественника не свободны от усвоенной европейской ориенталистикой традиции преувеличивать специфическое, индивидуальное в ущерб общему.

Так, изданная в 1956 г. крупнейшим нашим знатоком истории арабской географии А. П. Ковалевским "Книга Ахмеда" Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг." содержит, кроме перевода, исследования и комментарии, два отрывка персоязычных авторов, один из которых - Наджиб Хамадани - жил спустя три века, а другой - Амин Рази - семь веков после Ибн Фадлана, Исследователь не счел возможным привести какие-либо параллельные отрывки, более близкие по времени к "Записке". Мало того, по поводу двух авторов того же Х столетия, особенно нас интересующих возможностью параллелизмов с Ибн Фадланом, А.П.Ковалевский писал: "...Книга Ибн Руста, написанная в Испахане и не получившая распространения, вероятно, была неизвестна в Багдаде", а Мас'уди, по его же словам, "явно сочинения Ибн Фадлана не знал". Между тем самое беглое рассмотрение сочинений Ибн Русте и Мас'уди показывает, что как раз в части восточноевропейской тематики эти сочинения имеют много общего с "Запиской", Установление таких параллельных мест является тем более важным делом, что сама "Записка" в дошедших до нас вариантах явно не представляет собою полной редакции, хотя открытие так называемой мешхедской рукописи и возбудило надежды, что "в настоящее время мы располагаем почти полным текстом".

Еще Д.А.Хвольсон обращал внимание на близость некоторых сообщений Ибн Русте к Ибн Фадлану. Такие параллельные места у Ибн Русте относятся к тематике, посвященной булгарам, русам, славянам и хазарам. К булгарской тематике принадлежат сообщения о принятии царем ислама, о земледелии, о податях, о короткой ночи. К русской тематике относится рассказ о вероломстве или зависти. Славянам посвящены сообщения о наказаниях за воровство и прелюбодеяние. Наконец, в хазарской части мы встречаем параллельные Ибн Фадлану темы в сообщениях о двух хазарских царях, двойной столице, о многоверии и выезде хазарского царя.

Не менее, а быть может, еще более существенным является вопрос о параллелизме в повествовании Ибн Фадлана и Мас'уди - факт, кстати сказать, отмечавшийся уже давно в литературе. Так, тот же Д.А.Хвольсон замечал в своем "Ибн Даста": "Масуди, писавший около двадцати двух лет после Ибн Фадлана, по-видимому, знает сочиненные около 922 г. известия, хотя и не придерживается их исключительно". Параллельные Ибн Фадлану места у Мас'уди мы находим в повествовании о принятии ислама булгарским царем, о короткой ночи у булгар, о двух хазарских царях, двойной хазарской столице, итильских мусульманах и выезде хазарского царя. Оригинальная и очень вольная трактовка общих с Ибн Фадланом тем порождает некоторую неуверенность в признании параллельным того или иного рассказа у Мас'уди. Невольно является мысль - не передаст ли текст Мас'уди иной вариант сообщений Ибн Фадлана, чем известный нам? Не исключена, нам представляется, и возможность личной встречи Мас'уди и Ибн Фадлана, из устных рассказов последнего.

Обычно принято считать, что Ибн Фадлан вернулся в Багдад тем же путем, что и ехал на Поволжье, т.е. сухопутьем через Среднюю Азию. В предыдущих разделах нашего исследования мы пытались показать, что самым привычным путем для всякого рода сношений между Средней Азией, Хорасаном и Поволжьем был не сухопутный, караванный, а морской судоходный путь. Исходя из этих общих соображений, мы полагаем, что весь сухопутный маршрут багдадского посольства на Поволжье сам по себе являлся исключением из обычных способов сообщения и объяснялся какими-то сложными политическими соображениями, быть может, враждебными отношениями между Хазарией, булгарами и Хорезмом, - намеки на подобного рода политическую ситуацию содержатся и в дошедшем до наших дней тексте "Записки" Ибн Фадлана. И нет никаких оснований полагать, что этот трудный и необычный путь был проделан Ибн Фадланом вторично. Более того, имеются достаточные основания думать, что Ибн Фадлан возвращался на родину от булгарского царя не сухопутьем, а по Волге. Этим, например, только и можно объяснить необычайное по богатству деталей описание Хазарии, сохранившееся в географическом словаре Иакута и переданное последним со ссылкой на Ибн Фадлана и на его сочинение, названное в этой передаче трактатом или запиской.

Если это наше предположение правильно, то возвращение Ибн Фадлана могло иметь место весной 923 года. Из скудных данных, сохранившихся от биографии Мас'уди, известно, что последний в 305/917-18 г. был в Истахре, в следующем году - в Индии, затем ездил по южному берегу Каспия, возвратившись на запад в Палестину в 314/926-27 году. Весьма вероятно, что Мас'уди мог оказаться на побережье Каспия, которое он изъездил, по выражению одного из исследователей, "более чем в одном направлении" в то же самое время, что и Ибн Фадлан.

Как известно, Мас'уди ни в "Мурудж аз-захаб", ни в "Киаб ат-танбих" не упоминает ни одним словом об Ибн Фадлане. Но ведь мы располагаем только незначительной частью сочинений этого замечательного арабского писателя. Вряд ли могут быть какие-нибудь сомнения, что и дошедшая часть сочинений за многовековую свою историю и переписку подвергалась значительным искажениям. Как приходилось нам неоднократно наблюдать, текст того или иного автора, испорченный до неузнаваемости в рукописи, носящей имя автора, сохранился в неприкосновенном виде у компилятора. То же самое, по-видимому, произошло и с упоминанием имени Ибн Фадлана у Мас'уди. Наличие такого имени в сочинениях Мас'уди обнаруживается не по дошедшим до нас именным произведениям, а в сочинениях позднейшего компилятора. Таким сочинением является "Книга стран и путей" Бакри. Среди лиц, у которых через посредство Мас'уди заимствовал свои сведения Бакри, упомянут и некий Ахмад, в котором В.Р.Розен увидел Ахмада ибн ал-Факиха. Представляется, что предположение Розена неправильно: уж если под загадочным Ахмадом надо видеть кого-либо, кого мог знать Мас'уди, то не правильнее ли было бы разуметь Ахмада или Мухаммада ибн ат-Тайиба ас-Серахси, упомянутого самим Мас'уди в качестве источника? Но более всего правильным представляется нам видеть в упомянутом Ахмаде Ахмада ибн Фадлана; параллельные его "Записке" тексты и обнаруживаются в сочинении Мас'уди.

Литературное наследие, доставшееся нам от Мас'уди, показывает, что он, как и Ибн Фадлан, проявлял интерес к восточноевропейской тематике. Он стремится выяснить, имеется ли сообщение между Черным и Каспийским морями, знает он о походах русов на южные берега Каспия, о военных столкновениях кочевников южнорусских степей с византийцами, расспрашивает купцов, сам посещает южнокаспийские порты. Кстати сказать, именно у Мас'уди мы находим едва ли не самое подробное описание волжско-каспийской навигации. Рассказывая об экспедиции русов "после 300 года", Мас'уди переходит к описанию постоянных путей сообщения между каспийским побережьем и Поволжьем: "Берег Табаристана на этом море (Хазарском), и там город; называют его Алхам, и это - гавань, близкая к берегу, между нею и городом Амоль - час [пути]; на берегу Джурджана у этого моря город, называют его Абаскун, [он] около трех дней пути от Джурджана, и на этом море Гилян и Дейлем. И плавают между ними суда по торговым надобностям и [доходят] до города Итиля, и там вход в Хазарское море. И часто ходят по нему корабли от названных нами мест на его побережье до Баку, а это место добычи белой нефти и другого". Как явствует из приведенных выше разночтений, основное расхождение наше с французским переводом заключается в трактовке места назначения, куда "направляются суда по торговым надобностям". Представляется, что вряд ли требуется большая аргументация для поддержания правильности нашего чтения. Смешение Амоля с Итилем во французском издании текста достаточно прозрачно; особенно наглядно это смешение выступает при описании похода русов, где "Амолем" названа хазарская столица. Упоминание Мас'уди в приведенном отрывке наиболее важных каспийских портов - Итиля, Баку, Амоля с малоизвестным портом Алхам и Абаскуна - указывает на близкое знакомство арабского ученого с маршрутами каспийской навигации, Путешественник, непосредственно наблюдавший во время своих странствий многие города и страны, Мас'уди вместе с тем отличался необычной начитанностью. Если ко всему этому добавить редкую для средневекового ученого свободу обращения с различного рода материалами, становятся понятными те непреоборимые трудности, которые встречает исследователь. Поэтому не случайно в течение долгого времени в востоковедении существовало резко отрицательное отношение к литературному наследию

Мас'уди, как исполненному "нелепостей и самых грубых басен", хотя именно с Мас'уди около двухсот лет тому назад и началось приобщение европейской науки к арабоязычным источникам по Восточной Европе. И.Я.Рейске (1716-1774), "фигура которого, - по выражению И.Ю.Крачковского, - всегда будет красоваться на недосягаемой высоте среди всех арабистов и эллинистов XVIII века", был первым, кто привел при издании "Всеобщей истории" Абу-л-Фида (1273-1331) два отрывка из Мурудж аз-захаб Мас'уди: один из этих отрывков оказался инкорпорированным в состав летописи Абу-л-Фида, другой отрывок был взят непосредственно из сочинения Мас'уди и содержал краткую редакцию описания похода русов. Как показали дальнейшие публикации и исследования, уровень европейского востоковедения в XVIII веке не давал возможности сделать выводы, которые могли бы претендовать на бесспорность и длительность существования в науке. Оказалось, что историческое сочинение Абу-л-Фида, сыгравшее такую значительную роль в развитии в Европе знаний о средневековой истории мусульманского Востока, представляло компиляцию сведений, извлеченных главным образом из летописи Ибн ал-Асира. При наличии последующих изданий текста и переводов рассказа о каспийском походе русов публикация и второго отрывка Рейске представляет в настоящее время интерес лишь для истории изучения текста, хотя многие из поставленных арабистом XVIII века вопросов и по сей день не могут считаться окончательно разрешенными. Значительно более полно, чем у Рейске, оказалось представленным сочинение Мас'уди в части, касающейся Восточной Европы, в немецком переводе, изданном как дополнение в публицистической работе И.Клапрота. Публикация этого перевода Мас'уди не лишена некоторых примечательностей: арабский текст, с которого сделан немецкий перевод, был составлен для И.Клапрота знаменитым Сильвестром де Саси, проделавшим столь важную часть работы, как сравнение трех находившихся в парижских коллекциях рукописей "Мурудж аз-захаб"; перевод на основании присланного из Парижа текста был выполнен М.Абихом. Самому Клапроту принадлежали лишь пояснительные примечания. Из всех разделов этого издания наиболее устарели как раз пояснительные примечания, автор которых не останавливался перед такими "открытиями", как заявление: "русские не были хазарами" и т.д. Все же перевод, сделанный по тексту, в составлении которого принимал участие Сильвестр де Саси, представляет в настоящее время значительный интерес. Введенные в научный обиход трудами Рейске, Сильвестра де Саси и других крупных европейских ориенталистов отрывки из "Мурудж аз-захаб", касавшиеся Восточной Европы, неоднократно подвергались переизданию, переводу, комментированию в русской и европейской науке (Френ, д'Оссон, де Гинь, Шармуа и др.). Среди этих работ особо следует выделить сочинение первого русского общего историка Востока В.В.Григорьева "О древних походах Руссов на Восток", вышедшее в 1835 году. В составе работы находится полный и первый на русском языке перевод отрывка, касающегося похода древних русов на южнокаспийские области. При издании перевода В.В.Григорьевым была проделана сравнительно-текстологическая работа, были привлечены как изданные Х.М.Френом отрывки, так и две рукописи "Мурудж аз-захаб", принадлежавшие Институту восточных языков в Петербурге, принято было во внимание и издание И.Я.Рейске. Значительно позднее, чем издание текстов о русах, наметились в европейской ориенталистике попытки дать полный текст или перевод всего сочинения Мас'уди: в 1841 г. А.Шпренгер издал в английском переводе первый том "Мурудж аз-захаб". Полностью как текст, так и французский перевод был выпущен лет двадцать спустя после издания Шпренгера двумя выдающимися французскими арабистами середины прошлого столетия Барбье де Мейнаром и Паве де Куртеем. Еще в период выхода самого издания автор "Сказаний мусульманских писателей о славянах и русских" упрекал обоих ориенталистов в том, что они "слишком cavalierement обходились с рукописью Парижской библиотеки", легшей в основу издания. Несомненно, что сейчас, когда текст "Мурудж аз-захаб" неоднократно переиздавался, число упреков и критических замечаний можно было бы значительно увеличить. Но все же вряд ли можно согласиться с предложением не "обращаться к критически не проработанному тексту Barbier de Meynard". Каковы бы ни были недостатки французского издания, все же в течение длительного времени оно было единственным изданием, которым могли пользоваться даже такие взыскательные исследователи, как И.Маркварт. Вышедшее в 1303/1885-86 г. в Каире издание, хотя и основывалось в значительной мере на знаменитой ал-азхарской рукописи "Мурудж аз-захаб", все же, как и французское издание, не дало критически проработанного текста по большинству известных рукописей. Таким образом, для исправления недостатков французского издания даже только в части, касающейся народов Восточной Европы, настоятельно необходима предварительная тщательная критико-текстологическая работа. На совещании в Варшаве в октябре 1957 г. ориенталистов Венгрии, Польши, СССР, Чехословакии и Югославии решено было начать эту сравнительную критико-текстологическую работу.

Несмотря на отсутствие такого критически проработанного текста, все же и имеющиеся в нашем распоряжении издания дают достаточные основания для характеристики "Мурудж аз-захаб" и .сравнения его со вторым дошедшим до наших дней сочинением Мас'уди, носящим наименование "Китаб ат-танбих ва-л-ишраф" - "Книга наставления и убеждения". Созданное под конец жизни автора, это второе сочинение Мас'уди преследовало задачу исправления ошибок и восполнения пропусков, имевших место в ранее написанных произведениях; это были, по выражению французского переводчика, обширные errata et addenda к ранее написанному. В двух отрывках этого сочинения мы находим намек на повторение тематики Свода: во-первых, в перечислении основных центров каспийского судоходства, упомянутых при описании провинции Арменьякон, и, во-вторых, в рассуждении о краткости ночи на севере, где упомянуты Рум, Булгар и Хорезм. Наличие следов двух тем в рассматриваемом сочинении все же не может разрушать впечатления, что в своем последнем произведении Мас'уди совершенно очевидно не пользовался теми источниками, что для "Мурудж аз-захаб": место хорасанско-среднеазиатского свода известий заступили ныне западномусульманские источники. На правильность подобного наблюдения указывает и такой факт, как сравнение "реки хазар", т.е. Волги, не с Амударьей - обычное сравнение для хорасанско-среднеазиатского свода, - а с Тигром и Евфратом, что характерно для западномусульманской географии. Характерно и то, что, в отличие от традиции Ибн Хордадбеха и его последователей, путь вывоза мехового товара, о котором, кстати сказать, Мас'уди говорит в "Китаб ат-танбих" не менее подробно, чем в "Мурудж аз-захаб", указывается не через Абаскун и Горган, а через западное каспийское побережье.

В отличие от Ибн Фадлана и Мас'уди, собиравших свои сведения во время путешествий, Бакри, автор сочинения, носившего традиционное наименование "Книги стран и путей", из Испании никогда и никуда не выезжал. "Светский человек и вместе с тем ученый, - так характеризует его В. Р. Розен, - он питал великое уважение к книгам и гораздо меньшее к трезвости". Составленная им "Книга" была в свое время шедевром компиляции и пользовалась большой популярностью на востоке и западе мусульманского мира. Большое и глубокое знание литературы, близость к цветущему периоду халифатской географической науки - все это вместе взятое и сейчас придает особое значение компиляции Бакри. Особого внимания заслуживают отрывки из сочинения Бакри о славянах. Изданные в первый раз В.Р.Розеном, эти отрывки были вновь пересмотрены и изданы в 1946 г. Т.Ковальским под названием "Отчет или сообщения Ибрахима ибн Йа'куба". Как комментарии, весьма обширные, так и трактовка в переводе отдельных неясных в арабском подлиннике терминов показывают, что польский исследователь, продолжая шедшую от Розена и де Гуе традицию, считал путешествие Ибрахима ибн Йа'куба оригинальным произведением, интерполированным в сочинение ал-Бакри и посвященным исключительно западным славянам. Между тем, сопоставление текста Ибрахима ибн Йа'куба с сочинениями, составляющими наш Свод, показывает наличие параллельных мест; представляется также, что далеко не все сообщения путешествия Ибрахима ибн Йа'куба могут быть отнесены к западным славянам. Короче говоря, как сочинения Ибн Фадлана и Мас'уди, так и текст Ибрахима иби Йа'куба - явление сложное, требующее сравнительного анализа. Характерным примером в этом отношении является отрывок, повествующий о славянском обычае сжигать своих покойников; во время этой процедуры жены умершего также кончают с собой. В этом отрывке мы ясно различаем присутствие текста Мас'уди, имя которого, в виде остаточной буквы, по-видимому, сохранилось в константинопольской рукописи, использованной Т.Ковальским, и Ибн Фадлана - через того же Мас'уди. Такую же зависимость Ибрахима ибн Йа'куба от бытовавших в нашем Своде параллельных текстов мы наблюдаем в отрывках, посвященных описанию холода в стране славян, в описании некоего сооружения, судя по содержанию, означающего черную баню, а также в описании музыкальных инструментов и хмельного напитка у славян. Было бы желательно критически издать весь доступный текст Бакри, дошедший до наших дней. Судя по наблюдениям пользовавшихся неизданными рукописями исследователей, чтение многих имен собственных и названий может быть уточнено.

Д. Э. Харитонович, Н. И. Колышкина

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]