Каспийский свод сведений о Восточной Европе

Б.Н. Заходер

Часть 2.

КАГАН и БЕК

Анализируя в предыдущем разделе топонимические названия первой хазарской столицы, мы уже упоминали, что рассказ о Семен-дере является прототипом схожего структурно рассказа об Итиле. Отсюда - наша уверенность, что Хамлидж и Баланджар - две части одного и того же хазарского центра, начавшего именоваться в более поздней традиции единым, как и Итиль, названием Семендер. В основе этого явления находился симбиоз двух господствующих в Хазарии родов и племен. Время расцвета Хамлиджа - Баланджара (Варачана) - Семендера было временем первоначальной организации каганата. Направленное своим острием на обеспечение прав знати, это первое хазарское государство не отличалось, конечно, централизованностью, а представляло союз между двумя сильными господствующими племенами. Слова панегирика Бухтури о Хамлидже или Баланджаре говорят, что и в конце IX века, т.е. почти два столетия спустя после захвата первой хазарской столицы арабами, еще свято хранилась традиция равноправности обоих центров, где, как обычно в таких случаях, находились святые места и почитаемые могилы обоих хазарских племен, стоявших во главе каганата.

Наши источники сохранили видимые следы этого периода истории хазар. У хазар - два царя, утверждает широко распространенная в арабо-персидской литературе традиция: один - наибольший, другой - его заместитель (наместник). Наименьший царь- государь только по имени, он не общается ни с кем, кроме высших вельмож, не показывается народу, не решает дел и не управляет. Заместитель управляет государством, предводительствует войсками, появляется перед народом, сносится с царем.

Приведенная характеристика хазарского двоевластия представляет собою только схематическое обобщение. Наблюдая бытование этого сообщения конкретно в дошедшей до нас письменности на арабском и персидском языках, мы встречаемся не с одним, а с двумя - и довольно разными в деталях - рассказами. Первая редакция восходит к сочинению Ибн Русте. По его словам, наибольший хазарский государь носит наименование хазар-хакан, а его заместитель - иша. Последний предводительствует войском и решает дела, "не обращая внимания на кого-либо выше его". Следует отметить, что текст Ибн Русте в определении функций второго правителя не совсем исправен, и Д.А.Хвольсон при передаче его должен был прибегнуть к конъектурам. Мало в данном случае разъяснила и последующая публикация текста Гардизи. Именуя наибольшего царя, как и Ибн Русте, хазар-хакан, Гардизи называет его заместителя абшад и считает его функциями руководство (букв. средоточение) всеми делами управления и свиты. Суверенность абшада определяется формулой "никого нет больше абшада". Вторую редакцию того же рассказа о хазарском двоевластии следует вести от Ибн Фадлана. И в деталях и терминологически редакция Ибн Фадлана, как она не полностью представлена в мешхедской рукописи и полностью у Иакута, весьма отлична от первой редакции. Наибольший царь назван у Ибн Фадлана "великий хакан", а его заместитель - хакан-бех', последнего, по словам Ибн Фадлана, замещает вельможа, именуемый к.нд.р-хакан, а этого последнего - джавшигар. Но несмотря на очевидную оригинальность и детальность второй редакции в том виде, как она дошла до нас, она не представляет собою единого концентрированного повествования. Впервые с этой темой у Иакута мы встречаемся в повествовании опять-таки со слов Ибн Фадлана о хазарской столице. Описывая конец Итиля, где живет царь, Йакут замечает: "называется царь на их языке алк, а также бак". Последний термин не может не напомнить приведенного выше бех, бах. Государственная структура, подобная хазарской, упоминается Иакутом при описании обычая царя русов, у которого якобы имеется такой же заместитель. Наконец, сам основной текст о двух царях у Иакута также не является непрерывным - он разорван сообщением о ежедневном посещении верховного правителя царем-заместителем. Все это указывает, что Иакут черпал свои сведения на нескольких источников, восполняя по ним то, что отсутствовало в использованной им рукописи Ибн Фадлана. Отсюда, быть может, черты сходства между первой и второй редакциями: функциями заместителя кагана как по мешхедской рукописи, так и у Иакута являются предводительство войском (выражение, совпадающее с текстом Ибн Русте) и руководство государством - выражение, совпадающее с текстом Гардизи. Мас'уди близок в описании кагана к тексту Иакута; по его словам, каган и "не понимает", что значит сесть на коня, он не показывается ни знати, ни простому народу, не выходит из своей резиденции, ничего не приказывает. Истахри, как и Йакут, дважды останавливается на теме. Первый раз - при описании Итиля, где сообщается, что живущий в западной половине города царь именуется на язы^е хазар б.к. или бак, - в персидском переводе Истахри оба термина соответственно изображены м.л.к. и бал. Второй раз Истахри специально говорит об образе правления у хазар. В отличие от Ибн Русте, он называет наибольшего царя не хазар-хакан, а хакан-хазар, заместитель наибольшего царя назван "царь хазар". Определение негативных функций кагана сведено лишь к указанию об отсутствии у него права приказа и запрещения. Ибн Хаукал следует достаточно точно за текстом Истахри. Последующие авторы мало что вносят в разработку темы. Мукаддаси в хазарской части своего описания не упоминает вовсе о двоевластии. Даже, казалось бы, чисто хазарские документы - письма царя Иосифа - лишь очень глухо говорят об интересующей нас теме. В рассказе об обращении хазар в иудаизм упоминается наряду с царем Буланом некий "главный князь", в котором можно видеть царя-заместителя арабо-персидских источников. "Худуд ал-'алам" путает хазар с буртасами, у которых, по словам среднеазиатского анонима, - два царя, не общающихся друг с другом. Более ценно сообщение того же источника, находящееся в описании Итиля, о проживающем в западной половине царе, который называется тархан-хакан и происходит из детей анса. Последний термин графически легко сопоставляется, как уже было упомянуто с иша Ибн Русте. Закарийа' Казвини в рассказе об Итиле сохранил лишь реликт темы: великий царь у хазар называется б.л.к. Глухим отголоском той же темы следует считать другой отрывок из космографии Закарийа' Казвини, посвященный описанию города Бахи. Как и Итиль, город Бахи населен последователями различных религий: мусульманами, христианами, иудеями и идолопоклонниками, во главе правления находится великий царь, преисполненный силы и справедливости, называемый бахи - слово, которое не может не напомнить титул хазарского царя-заместителя у Ибн Фадлана - Иакута. В параллельном отрывке Ибн Ийаса, несколько сокращенном по сравнению с текстом Закарийа' Казвини, отсутствует наименование царя, обладающего, по словам Ибн Ийаса, "великим могуществом". Последний из известных нам компиляторов, включивших в свое сочинение тему о двух царях у хазар, был Димашки. Следуя за вариантом Истахри - Ибн Хаукала, Димашки именует наибольшего царя хакан-хазар; по словам Димашки, он "управляет царством, но нет у него права распоряжения".

Как явствует из всего вышесказанного, тема о двоевластии, широко распространенная в арабо-персидской литературе Х века, начинает затем вырождаться, пока не исчезает совершенно. Для мусульманских писателей, воспитанных на монархическом принципе организации государственной власти, хазарское двоевластие было фактом достаточно экзотическим и малообъяснимым. Близкие связи с Нижним Поволжьем служили реальным основанием для популярности рассказа о двоевластии в соседних с хазарами странах. Уничтожение принципа двоевластия и падение самого каганата стали решающим фактором для потери интереса к рассказу. Реальное наблюдение мало-помалу превращалось в побывальщинку, эпизод из полуфантастических "чудес" - любимого чтения того времени. И все же дошедшие до нас сообщения хранят весьма ценный фактический материал, несмотря на многочисленные исследования все еще мало использованный и не приведенный в систему. В особенности сказанное касается терминологии. В настоящее время мы можем говорить без всякого преувеличения о школах в исследовании хазарской терминологии, включая в это понятие топонимику, имена собственные, титулатуру. Среди этих направлений, точек зрения и всякого рода суждений все большую и большую роль начинает занимать тюркология. Именно тюркологам с наибольшей ясностью удалось показать значение того или иного термина, выяснить его этимологию. И все же, несмотря на произведенную наукой большую и плодотворную работу, многое еще остается неясным, требует дальнейших сопоставлений и обобщений.

Верховный глава государства, сравниваемый некоторыми источниками с суверенными владыками Китая и Византии, каган носил титул, который отнюдь не являлся его личной монополией, а был, если так можно выразиться, расхожим титулом многих тюркских и нетюркских государей. Ибн Хордадбех, замечая, что цари тюрок, Тибета и хазар именуются хакан, приводит далее в разделе, описывающем почетное прозвище царей Хорасана и Востока, еще шесть лиц, носивших тот же титул. "Худул ал-'алам" в число лиц, носивших титул кагана, кроме повелителей Тибета, киргизов, хазар, включает также и русов, что дало повод одному из исследователей говорить о "докиевском" норманнском государстве на Средней Волге под главенством кагана. Но что еще примечательнее - это существование в самой Хазарии нескольких лиц с тем же титулом: таковы упоминавшиеся выше в отдельных вариантах рассказа заместитель хазарского царя - хакан-бех, а также к.н.др. - хакан. Титул этот обычно ставился на втором месте, следуя за названием-определением. Исключением из этого правила являются текст Истахри - Ибн Хаукала, где вместо хазар-хакан находится хакан-хазар, что несомненно отражает тенденцию арабизиро-вать тюркское строение двучленного титула, и тексты Йакута - Ибн Фадлана, где первый заместитель кагана поименован хакан-бех. Следует также отметить, что мы не замечаем в наших источниках какого-либо стремления употреблять слово хакан в ином смысле, чем для обозначения царя. Это только царский титул. Таков вывод, который напрашивается сам собою из просмотра источников, составляющих Свод. Очевидно, малым знакомством арабской и персидской письменности IX-Х веков с тюркской титулатурой можно объяснить, что термин бек, зафиксированный у Йакута в начертании^.к. (пех - Константина Багрянородного), встречается у того же Йакута и других авторов как б.л.к, бак, даже бахи. Результат ли это слепой компиляции? Или под неразборчивыми начертаниями кроется другой малоизвестный титул? При отсутствии хазарской письменности ответить на этот вопрос невозможно. Но уподобление второй части титула хакан-бех коган-беку решает, во всяком случае, вопрос о варианте наименования хазарского царя-заместителя - аиша или иша у Ибн Русте, абшад у Гардизи. Очевидно, что стремление видеть в первой части этого наименования разновидность того же бех не выдерживает серьезной критики. Отсюда весьма закономерна попытка ряда исследователей читать термин, как иль-шад (Маркварт), аба-шад (З.В.Тоган), алп-шад (Зайончковский). Эта дешифровка представляется убедительной, ибо термин шад, как отмечалось в литературе, встречается как в памятниках древнетюркской письменности, так и в армянских источниках, повествующих о хазарских набегах. И все же, сколь бы убедительна ни была упомянутая дешифровка, она не может окончательно рассеять сомнения, особенно если мы, оторвавшись от чисто лексического анализа, обратимся к тексту, где этот термин находится. Рукопись сочинения Ибн Русте уникальна; Гардизи известен лишь по двум поздним рукописям. Ни в каких других сочинениях, скомпилировавших сообщение, мы не находим интересующих нас терминов. Какие же серьезные основания имеются в этих условиях для предпочтения Гардизи Ибн Русте? И уж если говорить об основаниях, то не Гардизи, а именно Ибн Русте может быть в чтении интересующего нас слова сопоставлен с "Худуд ал-'алам": слова эти разнятся друг от друга лишь в диакритических знаках, легко смешиваемых при переписке. В этих условиях трудно освободиться от соблазна видеть в непонятных знаках не титул, а имя собственное типа арамейского Ир'шуа, отличное от привычного арабского начертания имени Иисус. Конечно, это только догадка, на которой вряд ли можно настаивать обоснованно. Но возможность такого толкования не исключена, во-первых, вследствие существования иудаизма среди хазарской верхушки в это время и, во-вторых, из-за употребления этого слова в "Худуд ал-'алам" в качестве имени собственного.

Среди интересных, но все еще загадочных сообщений "Худуд ал-'алам" безусловно фраза о происхождении хазарского царя тархан-хакана от потомства или детей анса принадлежит к самым важным и наименее разобранным исследователями. Прежде всего о самом титуле тархан-хакан, заменившем в "Худуд ал-'алам" титул хазар-хакан других источников. Такая замена в "Худуд ал-'алам" не является чем-либо оригинальным и новым. Ибн Хордадбех, совершенно очевидно повлиявший на "Худуд ал-'алам" в отношении списка каганов, оказался и в данном случае явным источником среднеазиатского анонима. В сохранившемся в сочинении Ибн Хордадбеха знаменитом описании путешествия Саллама ат-Тарджумана в страну Йаджуд и Маджудж [Гога и Магога] хазарский царь поименован также тархан, хотя тот же Ибн Хордадбех в цитированом уже перечислении тюркских царей-хаканов упоминает титул тархан как обозначение "малых тюркских царей". Как случилось, что хазар-хакан, один из могущественных государей Востока, переменил свой титул на меньший по значению, объясняет нам вторая половина рассматриваемого сообщения "Худуд ал-'алам". Во времена, когда составлялось географическое сочинение среднеазиатского анонима, верховная власть была сосредоточена в руках династии заместителя царя. Иначе говоря, двойственная организация верховной власти, оставаясь, быть может, еще в какой-то мере соблюдаемым ритуалом, фактически изжила себя. Царь-заместитель объединил в своих руках всю возможную полноту власти. И второе: реальная власть стала наследственной в одной определенной династии. Понимая так рассматриваемый отрывок "Худуд ал-'алам", мы получаем объяснение противоречию, находящемуся в отрывках Истахри и Ибн Хаукала о двух царях у хазар. Истахри сообщает о праве царя-заместителя возводить на престол кагана. Ибн Хаукал, в противоположность Истахри, считает, что каган назначает царя-заместителя, предварительно испытав, "в состоянии ли тот перенести тяготы царствования, каковы его недостатки и не будет ли от него какого-либо упущения или пренебрежения в деле правления". Весьма примечательно, что исследователи, занимавшиеся письмами-ответами хазарского царя Иосифа, тоже выражают недоумение - являлся ли Иосиф каганом или царем-заместителем. Все это свидетельствует о весьма важном периоде Хазарского каганата: каган Иосиф представлял собою ту историческую фигуру, при которой, очевидно, получил окончательное завершение длительный и болезненный процесс, когда хазарское двоевластие уступило место единовластию. В этих условиях вполне объяснимо многое, остающееся до сего времени непонятным в содержании еврейско-хазарской переписки. Объединив в своих руках всю полноту верховной власти, хазарский тархан-хакан в письмах, направленных к кор-довскому вельможе, заявлял претензии на генеалогическое древо, где смешались самым причудливым образом библейские предания с тюркским фольклором, и провозглашал одновременно монархический принцип наследования верховной власти: "Чужой не может сидеть на престоле наших предков, но [только] сын садится на престол своего отца". Задаче популяризации этой же идеи в значительной мере посвящен отрывок из письма неизвестного хазарского еврея Х века, так называемый кембриджский документ. С достаточной долей уверенности можно высказать предположение, что рассказ Закарийа' Казвини - Ибн Ийаса о городе Бахи, т.е. принадлежащем баху, беку, связан с этим же периодом, когда царь-наместник превратился в полновластного тархан-хакана, а формально суверенный владыка - хазар-хакан, по словам Мас'уди, содержался вместе со всем гаремом внутри дворца царя-заместителя.

Наши источники не дают связного повествования обо всем этом процессе. Мы собрали отдельные сообщения о кагане и царе-заместителе. Разрозненные и противоречивые, эти сообщения, тем не менее, - неотъемлемый материал одной и той же темы.

1. Выше нам уже пришлось говорить об условиях, которым должен был удовлетворять кандидат в каганы: принадлежность к одному определенному (древнему) роду и исповедание иудаизма. Зная эти условия, подтвержденные провозглашением принципа наследования власти в письмах царя Иосифа, несколько неожиданно читать в наших источниках о правилах и обычаях, которыми регулировалось начало и продолжительность царствования кагана. Истахри - самый ранний из авторов, сообщающих об оригинальной традиции, связанной с интронизацией кагана. По его словам, претендента на сан кагана приводят к царю-заместителю и душат шелком чуть не до смерти, одновременно спрашивая, сколько лет желает испытываемый царствовать. Цифра, которую называет в этих условиях претендент, считается обязательной: если каган переживает названную им цифру лет, его умерщвляют. Персидский перевод Истахри уточняет: обряд удушения производится, когда этого государя, т.е. хазар-хакана, посадят на царство. Рассказ Ибн Хаукала значительно пространнее и в основном сообщает те же детали, что Истахри. Однако по смыслу, как уже указывалось выше, текст Ибн Хаукала прямо противоположен Истахри, так как у него каган назначает и он же, испытуя, душит царя-заместителя. Димашки сообщает детали, отсутствующие у Истахри и Ибн Хаукала: ответ испытуемого записывается и свидетельствуется присутствующими при процедуре удушения. Невольно сопоставляешь сказанное с одним из вопросов Хасдая ибн Шафрута хазарскому царю: "Каким путем получается царская власть?" - не этот ли диковинный обряд хазарской интронизации имел в виду культурный кордовский царедворец?

К этому же десятому столетию принадлежит и другой рассказ, впервые встречающийся в сочинениях Мас'уди. Если случилась засуха, сообщает Мас'уди, война с каким-либо народом или другое несчастье (букв. дело из дел), то направляются простой народ и знать к царю с требованием убить правящего кагана. Мас'уди утверждает, что царь иногда передавал кагана в руки народа, иногда сам убивал, но случалось, что царь и защищал кагана. От Ибн Фадлана в передаче Йакута идет еще одна версия рассказа √ о сроке правления кагана. Если правление кагана превосходит сорок лет, то такого кагана убивают, мотивируя убийство уменьшением разума кагана. Ибн Ийас считает, что наряду с убийством возможно простое смещение кагана.

2. Несмотря на условность и зависимость хазарской верховной власти, царствующий каган был окружен необыкновенным пиететом. Даже царь-заместитель, от волеизъявления которого зависел выбор кагана и длительность его пребывания на троне, в присутствии кагана должен был соблюдать самые унизительные церемонии. Источники, составляющие Свод, сохранили нам два варианта рассказа о церемонии посещения кагана. Первый вариант принадлежит Ибн Фадлану и находится в составе мешхедской рукописи и у Иакута. В мешхедской рукописи текст неисправен и может быть реставрирован только путем сравнения с текстом Иакута. Но и у последнего не все ясно. Согласно Йакуту, царь-заместитель - хакан-бех - ежегодно посещает кагана босой, "держа в своей руке дрова", которые и зажигает. Покончив с этой необычной в царском ритуале церемонией, царь-заместитель садится на трон с правой стороны от кагана. Далее у Иакута следует описание хазарской иерархии, приведенное выше. Так как это описание идет непосредственно после рассказа о церемонии с дровами, можно предполагать, что таков был вообще распорядок мест в присутствии кагана: хакан-бех, к.нд.р.-хакан, джавшиг.р. Второй вариант рассказа представлен текстами Истахри, Ибн Ха-укала и их позднейшего компилятора Димашки. Все тексты лишь в весьма незначительной степени разнятся друг от друга. Согласно второму варианту, правом посещения кагана пользуется царь-заместитель, а также те, кто относится к его разряду, - последнее выражение не разумеет ли тех же лиц, что упомянуты Йакутом? В отличие от текста Иакута, посещение кагана царем-заместителем происходит не ежедневно, а в зависимости от необходимости. Войдя в помещение, где находится каган, посещающие должны опуститься на землю, поклониться, затем встать поодаль; только по совершении всего этого ритуала посетители получают разрешение приблизиться к кагану.

3. К Ибн Фадлану восходит одно из старейших описаний выезда кагана. В мешхедской рукописи текст неисправен и может быть реконструирован по Йакуту; такая реконструкция тем более законна, что сам Иакут весь отрывок о хазарах приписывает Ибн Фадлану. Тема у Иакута приводится в сокращенном изложении: когда каган ("великий царь") едет верхом, за ним на расстоянии одной мили движется все войско, при приближении царского кортежа поддан ные падают ниц и лежат так, не поднимая головы, пока не проследует царский поезд. Параллельным текстом к варианту Иакута является Закарийа' Казвини, сохранивший более полную редакцию: по словам Закарийа' Казвини, хазарский царь выезжает один раз в четыре месяца; когда он едет верхом, между ним и войском расстояние в одну милю, встречные обязаны падать ниц и оставаться в таком положении, пока царь не проедет мимо. Четыре месяца, упомянутые Казвини, фигурируют также в еврейско-хазарской переписке, как указание на протяженность хазарской страны при ее ежегодном объезде царем. Наряду с общим для еврейско-хазарской переписки и наших источников наблюдением мы встречаем другое, старейшая версия которого находится у Истахри. Согласно Истахри, каган выезжает лишь в том случае, если разразится великая война; ни тюрки, ни другие народы (букв. неверные), находящиеся на пути кагана, не могут взирать на кагана, а должны из уважения к нему удаляться и прекращать усобицу. Персидский перевод Истахри причиною выезда кагана считает "некое большое дело". Этот же мотив упоминает и Ибн Хаукал; встречные, по словам Ибн Хаукала, обязаны были при виде царя падать ниц, воюющие - прекращать усобицу. Димашки повторяет вариант Истахри - Ибн Хаукала с тем, однако, отличием, что причиною выезда кагана называет не войну, а великое несчастье.

4. Выше мы приводили слова Мас'уди о местопребывании кагана внутри дворца царя-заместителя. Источники сообщают некоторые детали, связанные с резиденцией кагана. По словам Истахри, у кагана был трон и золотой кубба; Ибн Хаукал помещает трон внутри кубба. Слово кубба А.П.Ковалевский при разработке терминологии в тексте Ибн Фадлана - Иакута принимал в большинстве случаев за "палатку", "юрту". Такое именно толкование слова при переводе текста Иакута, рассказывающего о гареме хазарского кагана, переносит читателя скорее в быт степняка-кочевника, чем в дворцово-крепостную обстановку итильского правобережья. Думается, что в рассматриваемых сообщениях под словом кубба можно разуметь балдахин, намет. В таком толковании слова становится понятным определение - золотой, из золота. В рассказах о Семендере Ибн Ийас также упоминает о троне хазарского царя из золота, "для которого не хватает описания из-за красоты его". Сообщение о троне и кубба заканчивается у Истахри - Ибн Хаукала указанием: место кагана всегда выше места царя-заместителя.

5. Своеобразным положением кагана в государственно-правовых воззрениях объясняется, очевидно, тот странный ритуал, что сопровождал похороны суверена. В переводе А.П.Ковалевского отрывок Йакута представляется в следующем виде: "...обычай [относительно] наибольшего царя [тот, что] если он умрет, то строится для него большой двор, в котором [имеются] двадцать домов, и в каждом из этих домов для него вырывается могила. Измельчаются камни настолько, что они делаются похожими на глазной порошок, и расстилаются в ней, и поверх этого накладывается негашеная известь. А под [этим] двором [имеется] река, и [эта] река большая, [быстро] текущая, и они помещают [проводят] эту реку над этой могилой и говорят: "Чтобы не добрался до нее ни шайтан, ни человек, ни черви, ни насекомые". Когда он похоронен, то рубят шеи тем, кто его хоронит, чтобы не было известно, в каком из домов [находится] его могила. Могила его называется рай, и говорят "Он вошел в рай". Текст цитированного отрывка не совсем ясен; слова дар и бейт, переведенные соответственно как двор, дома, могут быть трактованы как одно помещение, деленное на двадцать покоев. Так трактовал эти слова Х.М.Френ, что сначала было принято и переводчиком данного текста, а потом категорически отвергнуто. Вызывает сомнение фраза о реке, которую проводят над могилой. И все же основной смысл всего этого отрывка ясен: возводимый на трон несколько необычным для суверенного правителя способом, хазарский каган по смерти "уходил в рай"; принимались все меры, дабы стереть какой-либо намек на его физическое существование.

Наряду с этим безвестным захоронением существовали царские могилы, являвшиеся местом поклонения. Истахри рассказывает: никто не может проехать верхом мимо царской могилы, не спешившись, никто не садится на коня, пока не удалится на достаточное расстояние. Ибн Хаукал и Димашки повторяют Истахри. В сообщении упомянутых авторов не указано точно, о каком из двух царей идет речь. Сравнение с рассказом Йакута показывает, что речь в данном случае идет о могиле царя-заместителя.

Рассмотрение всех этих сообщений дает основание утверждать, что во времена, когда составлялся наш Свод, хазар-хакан представлял собою скорее символ суверенной власти, чем самую власть. Возникнув в глубокую старину (слово хакан встречается в орхонских надписях), каганат объединял племена, правящий род которых и был носителем верховной власти; как мы предполагаем, таким родом был один из кара-хазарских родов, продолжавший и в Х веке поставлять кандидатов в каганы. Два обстоятельства могут указывать на древность и архаичность этого института: первое - это роль народных масс в судьбе кагана. Как сообщает Мас'уди, простой народ может требовать не только смещения, но и казни кагана, в правление которого хазар постигло какое-либо значительное несчастье. Передаваемая Мас'уди традиция отражает те времена хазарского общества, когда первобытная военная демократия могла назначать и смещать своего верховного главу. Это, в свою очередь, не может не напомнить следующих строк из так называемого кембриджского документа: "И не было царя в стране хазар, а того, кто одерживал победы на войне, они ставили над собою военачальником...". К тем же примитивным архаичным временам уводит нас и второе наблюдение: наличие древних тюркских воззрений, отразившееся как на генеалогии кагана, так и в особом почитании цифры четыре и производных от нее: сорок лет правления кагана; выезд кагана из резиденции на четыре месяца; четыре тысячи мужей - ближайшее окружение кагана и т.д.

Трудно или, вернее, даже просто невозможно наметить время, когда это архаическое примитивное общество превратилось в классовое, когда, выражаясь терминологией наших источников, из среды простого народа выделилась знать и среди хазар установился, как указывалось выше, обычай, поражавший даже восточных писателей, падать ниц перед уважаемыми людьми. Изменение в военной хазарской организации и узурпация всей полноты власти царем-заместителем - таковы отдельные, но яркие показатели происходивших процессов.

Истахри и параллельные ему тексты сохранили указание на старинную форму этой военной организации. По словам Истахри, войско царя состояло из двенадцати тысяч мужей; когда умирал один из воинов, на его место приходил другой; у этого войска не было определенного постоянного содержания, воины получали что-то очень незначительное, и то лишь в случае войны или приказа собраться к царю. Персидский перевод Истахри включает детали, отсутствующие в арабском оригинале: двенадцать тысяч мужей, составляющих войско царя, в персидском переводе названы дружинниками; сообщая, как и арабский оригинал, об отсутствии у войска определенного содержания, персидский перевод добавляет, что, пока не начиналась война или не происходило другое какое-либо событие, каждый из дружинников занимался своим делом. Термин, переводимый нами в арабском оригинале как "определенное содержание", передан в персидском переводе через сочетание "жалованье и кормление". Тенденция к модернизации, намечающаяся в персидском переводе Истахри и у Насир ад-Дина Туей, еще более усиливается в арабском тексте Ибн Хаукала, где говорится о получении воинами определенного кормления и даже в определенный месяц. Иакут в параллельном тексте упоминает уже о "реестре войска царя". Доводя модернизацию до абсурда, И.Хаммер, издатель последнего известного нам параллельного текста, находящегося в сочинении Хаджжи Халифы, переводит: "король питает двенадцать тысяч человек феодального ополчения", Все это показывает достаточно ясно, что широкая народная основа формирования хазарского войска уже во времена составления источников нашего Свода ушла в далекое прошлое; авторы, писавшие после Истахри, подправляли и изменяли старинный текст, стараясь приспособить его к имевшимся в их распоряжении наблюдениям.

Эту новую хазарскую военную структуру с наибольшей полнотой впервые зафиксировал в своем повествовании Ибн Русте. По словам этого источника, царь-заместитель - иша - возложил обязанность на людей сильных и богатых поставлять всадников соразмерно их имуществу и возможностям прокорма. Иша самолично распоряжался хараджем и выходил на войну со своими воинами, у которых красивый внешний вид. Когда они выступают куда-либо, рассказывает Ибн Русте, то отправляются в полном вооружении, со знаменами, копьями, в крепкой броне. Иша сопровождают десять тысяч всадников, из числа тех, которым он выдает регулярное содержание, и тех, кого выставляют богатые. Впереди войска на значительном расстоянии едет сам царь, перед которым всадник или всадники несут не совсем понятное сооружение, обозначаемое в источниках словами "зонтик", "бубен", "диск"; сообщая об этих отдельных толкованиях, В.Ф.Минорский в своей рецензии на книгу Д.М.Денлопа обращает внимание на "Та'рих-и Бейхак", где со слов одного жителя Дейлема упоминается позолоченный щит, который "несли перед государем во время движения".

Когда хазарские воины захватывали добычу, то собирали ее в лагерь, затем царь-заместитель выбирал себе, что ему любо, а остальное из добычи они делили между собою. Ближайшим параллельным текстом для изложенного отрывка Ибн Русте является Гардизи. В отличие от Ибн Русте, рассказ Гардизи не имеет вступительной фразы о поставке сильными и богатыми людьми всадников, а начинается сообщением о сборе царем-заместителем, именуемым абшад, хараджа, этот харадж, по словам Гардизи, царь разделяет среди войска. Текст Гардизи подтверждает правильность чтения Д.А.Хвольсона - харадж, а не - "выход", "выступление", как пытался читать то же слово де Гуе при издании сочинения Ибн Русте в VII томе "Библиотеки арабских географов". Испорченный далее текст не дает возможности разобрать содержание сообщения, предшествующего описанию вооружения хазарского войска; по словам Гардизи, хазарское войско имело знамена, копья, крепкие панцири и добрые кольчуги. Так же как и у Ибн Русте, в рассказе Гардизи вместе с царем-заместителем движется войско в количестве десяти тысяч всадников, часть из которых получает жалованье - бистагани, а часть состоит на содержании знатных и имеет возможность идти с царем со своим вооружением и снаряжением.

Интересную деталь сообщает Гардизи и относительно хазарской системы охраны тыла - когда хазары уходят куда-либо в поход, они оставляют отдельное значительное войско дома для охраны семей и обоза. Перед самим войском движутся авангардные отряды, а впереди царя несут свечи и светильники, сделанные из воска, дабы он шел при их свете. В сообщении о разделе добычи Гардизи точно следует тексту Ибн Русте, если не считать терминологического варианта: вместо абшад в сообщении упомянут просто командующий - салар. О саларе идет речь и в последнем сообщении Гардизи (полностью отсутствующем у Ибн Русте) об устройстве хазарами походного лагеря; по словам Гардизи, салар приказывает каждому мужу из войска, чтобы тот взял с собою кол с заостренным концом и три веревки. Когда войску приходится где-нибудь остановиться, то колья втыкают, на каждый кол вешают щит, так что лагерь окружается как бы стеной, и если враг вознамерится произвести ночное нападение, то он ничего не сможет сделать, лагерь превращается в крепость.

Рассказ о хазарской военной структуре, переданный с такой полнотой Ибн Русте и Гардизи, в той или иной своей части известен многим из источников, составляющих Свод. Масуди, рассказывая о хазарском войске, утверждает, что среди царей Востока нет ни одного, кроме царя хазар, у которого войско находилось бы на содержании. Марвази, упоминая о том, что хазарский царь выступает в поход во главе десяти тысяч всадников, и пропуская все остальные детали рассказа, подробно излагает устройство хазарского походного лагеря. В их обычае, рассказывает Марвази, когда идут куда-либо походом, чтобы вез каждый из всадников двадцать колов (шестов) тамариска, длина каждого кола должна равняться двум зарам; когда войско где-либо останавливается, то втыкает каждый всадник свои колья в землю и прикрепляет к ним щит; таким образом, менее чем за час устраивалась вокруг лагеря стена, за которую никто не мог проникнуть. Шукрулла также из всего большого рассказа сохранил лишь сообщение о десяти тысячах всадников, сопровождающих царя, и об устройстве походного лагеря: каждый всадник, по словам Шукруллы, везет с собой один железный кол, который и втыкает в землю для устройства лагерной ограды. Мехмед За'им повторяет почти дословно Шукруллу. В еврейско-хазарской переписке среди вопросов, заданных кордовским вельможей хазарскому царю, был также и вопрос "о числе войск царя и князей".

Сравнивая рассказ, сохраненный с наибольшей полнотой в сочинениях Ибн Русте - Гардизи, с рассказом у Истахри и в параллельных ему текстах, мы не можем не отметить многих существенных изменений, происшедших в общественной организации хазар и всемерно отразившихся на военной структуре. Не народ, не военная демократия племени, а знать, могущественные люди являются теперь организаторами и руководителями хазарского войска. Эту господствующую группу наши источники терминологически обозначают; клан (Гардизи). Такое несколько описательное обозначение представителей господствующего класса в письменности на арабском и персидском языках вполне объяснимо: привыкшие к определенным формам классового господства у себя на родине, средневековые мусульманские наблюдатели могли только так, описательно, поименовать знать хазарских племен. Это не были эмиры в том значении, как это разумела мусульманская социальная терминология, а уж если с кем сравнивать хазарскую знать, то, конечно, в первую очередь приходят на память ра 'исы Дербента, о которых так ярко повествует изданная недавно В.Ф.Минорским хроника Ширвана и Дербента. Было теперь и нечто новое в хазарской военной организации, что несомненно сближало ее с привычной, мусульманской, - это наличие оплачиваемых более или менее регулярно воинов. Во времена, когда хазарское войско состояло из двенадцати тысяч мужей, не существовало этой оплаты. Сообщение об определенной оплате воинам появляется только в рассказе, где ритуальное число 12 тысяч (три раза по четыре тысячи) воинов заменилось цифрой 10 тысяч, традиционной для тех исчислений мусульманской средневековой письменности, где надо было округлить цифру, указать на значительное по тем временам явление. Упоминание во втором рассказе о распределении царем лично хараджа не является случайным, так же как и употребление термина бистагани. Последний, как известно, является предметом особого рассуждения в "Сийасат-наме", где также выдача платы связывается с личным вручением ее воину; "предпочтительно, - рассказывает Сийасат-наме, - чтобы государь своей рукой клал в руки и полы их (т.е. воинов), благодаря этому в их сердцах будет расположение и любовь, во время службы и сражений они будут более преданы и проявят стойкость. У древних царей был такой порядок: они не давали икта, а каждому соответственно выдавали из казнохранилища наличными его плату четыре раза в год. И те всегда были в довольствии и благоденствии. 'Амили собирали налоги и сносили в казнохранилище; из казнохранилища же выдавали таким способом каждые три месяца один раз; называли это бистгани". Новым было и наличие гвардии рабов, гулямов, - института, начиная с IX века широко известного по всему мусульманскому Востоку. Иакут со слов Ибн Фадлана упоминает о некоем "муже из царских гулямов", который находится во главе мусульман. Мас'уди сообщает о русах и славянах, входящих в войско царя, что они - войско и рабы его. Иакут то же выражение передает описательно; по его словам, славяне (упоминание о русах отсутствует) находились "в рабском состоянии". Весьма вероятно, что в привычное понятие "раб-гвардеец" мусульманские авторы зачисляли и просто наемников, какими были, например, хорезмийцы-ларисийа, поступавшие на службу к хазарам на условиях, исключавших какое-либо сравнение с рабским состоянием.

Последним, но, пожалуй, самым важным во втором рассказе наших источников о военной структуре хазар, было утверждение, что войском в том или ином виде располагал не только царь, но и многие знатные, могущественные люди. Они обязаны были даже поставлять царю воинов и содержать их сообразно своему имущественному положению и возможностям. Вряд ли будет особенно гипотетичным предположить, что под этими знатными людьми, располагавшими собственной военной силой, подразумевались все те же главы знатных родов, о которых речь шла уже в первом разделе настоящего очерка.

[ << ] [ Оглавление ] [ >> ]